Следующей задачей было — найти Маргерит Годдар, если она еще жива. На это у Дэлглиша ушла почти неделя утомительных скитаний из отеля в отель вдоль Южного побережья, и они приносили лишь разочарования. Почти везде его расспросы вызывали настороженность. Вырисовывалась обычная история очень старой дамы, которая становилась все более требовательной и эксцентричной по мере того, как слабело ее здоровье и истощалось состояние. Она третировала управляющих и других постояльцев. Отели были весьма скромными, порой и вовсе захудалыми. Интересно, куда подевалось легендарное богатство Годдара? — думал Дэлглиш.
От последней хозяйки гостиницы Дэлглиш узнал, что мисс Годдар серьезно заболела и полгода назад ее поместили в местную окружную больницу общего профиля. Там он ее и нашел.
Старшая медсестра отделения оказалась миниатюрной темноволосой девушкой с усталым лицом и внимательным взглядом.
— Мисс Годдар тяжело больна. Мы положили ее в одну из отдельных боковых палат. Вы родственник? Если так, то вы первый, кто соизволил ее навестить, и вам повезло, что вы успели. В бреду она всегда поминает капитана Брайз-Лейси, ждет его. Это не вы?
— Капитан Брайз-Лейси не придет. Нет, я не родственник. Мисс Годдар меня даже не знает. Но я хотел бы повидать ее, если она в состоянии и захочет меня принять. Не могли бы вы передать ей записку?
Было бы бездушно навязывать себя беззащитной умирающей женщине. Она все еще имела право сказать «нет». И Дэлглиш боялся, что мисс Годдар откажется встречаться с ним. Если это случится, то он никогда не узнает правды. На обратной стороне листка из своего ежедневника Дэлглиш написал четыре слова, поставил подпись, вырвал страницу, сложил ее и вручил медсестре.
Та вернулась очень скоро и сообщила:
— Мисс Годдар примет вас. Она, конечно, слаба и очень стара, но сейчас в полном сознании. Только, пожалуйста, не утомляйте ее.
— Постараюсь не задерживаться долго.
Девушка рассмеялась:
— Не беспокойтесь. Если ей надоест, она выставит вас в два счета. Капеллан и библиотекарша из «Красного креста» ее даже побаиваются. Четвертый этаж, палата слева. Под кроватью есть скамеечка. Когда время посещения закончится, мы дадим звонок.
Она упорхнула, предоставив Дэлглишу самому искать дорогу. В коридоре было тихо. В дальнем его конце сквозь открытую дверь общей палаты он заметил строгие ряды кроватей, покрытых бледно-голубыми одеялами, яркие пятна цветочных букетов на тумбочках и нагруженных гостинцами посетителей у каждой постели. Слышался тихий гул приветствий и разговоров. Однако в боковых палатах посетителей не было. Здесь, в тиши стерильного коридора, Дэлглиш ощущал запах смерти.
Женщина в третьей палате слева, полулежавшая в кровати, опираясь на взбитые подушки, уже мало походила на человеческое существо. Тело было неподвижным, длинные руки, словно плети, покоились на одеяле. Это был скелет, обтянутый тонкой пленкой плоти, в желтой прозрачности которой связки и вены были видны так же ясно, как на анатомическом манекене. Она была почти лысой, вытянутый череп под реденькими волосами казался хрупким и уязвимым, словно младенческий. Только в глазах еще оставалась жизнь, они горели в глубоких глазницах живучестью. Но когда женщина заговорила, голос зазвучал четко и ровно, давая представление о ее надменной молодости, от которой в облике уже не осталось и следа.
Она поднесла к глазам его записку и прочитала вслух:
— «Это был ребенок». Вы, конечно, правы. Четырехлетний Хьюберт Боксдейл убил своего деда. Вы подписались «Адам Дэлглиш». Но это имя никогда не всплывало в связи с тем делом.
— Я детектив Столичной полиции, но здесь не по долгу службы. О деле знаю очень давно от своего близкого друга. И мне из естественного любопытства хотелось узнать правду. Вот у меня и созрела версия.
— И вы, как тот позер Обри Глатт, хотите написать книгу?
— Нет. Я вообще никому ничего не расскажу. Даю слово.
В ее голосе прозвучала ирония:
— Большое спасибо. Я умираю, мистер Дэлглиш. Говорю вам это не потому, что хочу вызвать жалость, да с вашей стороны было бы наглостью ее и выказывать. Вот уж чего я никогда не желала и не просила, так это чтобы меня жалели. Просто хочу объяснить, почему для меня больше не имеет никакого значения, что вы скажете или сделаете. Но у меня тоже есть естественное любопытство. И ваша записка была предназначена, чтобы разбередить его. Да, я хочу выяснить, как вам удалось докопаться до истины.
Дэлглиш вытащил из-под кровати скамеечку для посетителей и сел рядом с ее постелью. Мисс Годдар не смотрела на него. Руки, в одной из которых была зажата его записка, не двигались.
— Все, находившиеся тогда в Коулбрук-Крофте, кто мог убить Огастаса Боксдейла, были тщательно проверены — кроме одного человека, которого никто не принимал во внимание, маленького мальчика. Он был умненьким, умел ясно выражать свои мысли. И совершенно очевидно, что в те дни он был предоставлен самому себе. Его няня не сопровождала семейство в поездке, а слуги, оставшиеся на Рождество в Коулбрук-Крофте, были загружены дополнительной работой и заботами о младенцах-близнецах. Вероятно, мальчик значительную часть времени проводил с дедушкой и его новой женой, которая тоже чувствовала себя одинокой и никому не нужной. Наверное, ходил за ней по пятам и мог видеть, как она готовила свой мышьяковый раствор. Когда он, как всякий любознательный ребенок, поинтересовался, зачем этот раствор нужен, она могла ему ответить: «Чтобы быть молодой и красивой». Мальчик любил дедушку, но не мог не понимать, что тот отнюдь не молод и не красив. Наверное, проснулся вечером от переедания и волнений, связанных с рождественскими праздниками. Предположим, он направился в комнату Аллегры Боксдейл в поисках утешения и, чтобы не быть одному, увидел там тарелку с кашей и миску с мышьяковым раствором, стоявшие рядом на умывальном столике. Мальчик решил, что может сделать что-то хорошее для дедушки. А кто-то стоял незамеченным напротив дверей и наблюдал за ним.
— Значит, вы прятались за шторами в коридоре и все видели через открытую дверь?
— Разумеется. Мальчик влез коленками на стул, пухлыми ручками ухватил миску с ядом и очень осторожно влил какое-то количество в дедушкину кашу. Я наблюдала за ним, пока он не поставил миску на место и не накрыл ее снова салфеткой. Потом слез со стула, аккуратно вернул его к стене, протопал в коридор и вернулся обратно в детскую. Через несколько секунд Аллегра вышла из ванной, и я видела, как она понесла кашу дедушке. Секунду спустя я вошла в гардеробную. Миска с ядом была тяжеловата для маленьких ручек Хьюберта, видимо, он расплескал немного жидкости, я заметила крохотную лужицу на полированной поверхности умывального столика и промокнула ее своим носовым платком. После этого я долила воды из графина в миску, чтобы не было заметно, что уровень жидкости понизился. Это заняло пару секунд — и я была готова присоединиться к Аллегре и дедушке в спальне, где сидела возле его постели, пока он ел кашу.
Я наблюдала, как он умирает, без жалости и угрызений совести. Я одинаково ненавидела их обоих. Дедушка, который обожал, ласкал и баловал меня все мое детство, деградировал и превратился в отвратительного старого распутника. Он не мог не лапать Аллегру, даже когда я находилась в комнате. Отверг меня и семью, поставил под угрозу мою помолвку, сделал саму нашу фамилию посмешищем в глазах всей округи — и это ради женщины, которую моя бабушка не наняла бы даже прислугой. Я хотела, чтобы они оба умерли. И вот они вскоре должны были умереть. Но не от моей руки. Я сумела обмануть себя, убедить в том, что это сделала не я.
