В огромном холле, обшитом дубовыми панелями и плохо освещенном, было холодно. В каминной нише горел электрический обогреватель всего с двумя спиралями, пучки остролиста были заткнуты за рамы нескольких тяжеловесных весьма посредственных портретов, скорее усугублявших мрачность атмосферы, нежели оживлявших ее. Мужчина, впустивший их и захлопнувший за ними массивную дубовую дверь, судя по всему, был Карлом Харкервиллом. Как и у его сестры, которая поспешно выступила вперед, у него были типичный харкервиллский нос, блестящие, глядевшие с подозрением глаза и тонкие поджатые губы. Вторую женщину, с каменным лицом, на котором застыло выражение неодобрения, стоявшую чуть в стороне, не представили. Наверное, это была временная кухарка, хотя тонкая полоска пластыря на среднем пальце правой руки могла свидетельствовать об отсутствии навыка владения ножом. Маленький злой ротик и темные подозрительные глаза наводили на мысль, что ее ум так же туго затянут в корсет, как и тело. Хельмут представил Адама как «сержанта Столичной полиции», это сообщение было встречено его родственниками недовольным молчанием, а миссис Догуорт едва сдержала испуганный вскрик. Когда члены семьи повели Адама наверх, в спальню покойного, она последовала за ними.
Комната, также обшитая дубовыми панелями, оказалась огромной. Кровать тоже была дубовой, с балдахином на четырех столбиках. Покойный лежал поверх стеганого одеяла в одной пижаме, в петлицу была воткнута маленькая веточка остролиста, чрезвычайно колючая, с засохшими ягодами. Нос Харкервилла торчал вверх, изъеденный оспинками и рубцами, как побитый в дальних плаваниях непогодой нос корабля. Глаза были плотно закрыты, словно он сам зажмурился, широко раскрытый рот забит чем-то похожим на рождественский пудинг, шишковатые руки с неожиданно длинными ногтями, измазанными какой-то мазью, сложены на животе. На голове у него красовалась корона из китайской шелковой бумаги, вероятно, выстреленная из хлопушки. На массивном прикроватном столике стояла лампа, включенная в режиме приглушенного света, пустая бутылка из-под виски, пузырек из-под пилюль с аптекарским ярлычком, тоже пустой, открытая жестяная баночка с отвратительно пахнувшей мазью — на ярлычке значилось: «Харкервилл. Восстановитель волос», — маленький термос, уже использованная рождественская хлопушка и рождественский пудинг, еще не вынутый из формы, но из его верхушки кто-то пятерней выдрал большой кусок. Тут же лежала записка.
Она была написана от руки, твердым почерком. Дэлглиш прочитал: «Я давно собирался это сделать, а если вам не нравится, придется смириться. Слава богу, это будет мое последнее семейное Рождество. Больше никаких сытных пудингов Гертруды и пережаренных индеек. Никаких шутовских бумажных шляп. Никаких остролистов, натыканных по всему дому. Слава богу, я больше не увижу ваших омерзительно уродливых физиономий и не буду вынужден разделять вашу мерзкую компанию. Я имею право на покой и радость. Направляюсь туда, где получу их и где меня будет ждать моя любимая».
— Он всегда любил устраивать розыгрыши, — произнес Хельмут Харкервилл, — но уж умереть-то следовало хоть с каким-то достоинством. Для нас стало шоком найти его в таком виде — особенно для моей сестры. Впрочем, дядя никогда не принимал во внимание других.
— Nil nisi bonum
[20], Хельмут, — с тихим укором сказал его брат. — Nil nisi bonum. Теперь это не имеет значения.
— Кто его нашел? — спросил Дэлглиш.
— Я, — ответил Хельмут. — Ну, во всяком случае, я первым поднялся по лестнице. У нас не принято пить чай в постели по утрам, но дядя всегда брал с собой на ночь термос с крепким кофе, чтобы, проснувшись, выпить его с глотком виски. Обычно дядя встает рано, поэтому, когда он не вышел к завтраку в девять часов, миссис Догуорт пошла посмотреть, что случилось. Дверь оказалась заперта, но он крикнул, чтобы его не беспокоили. Когда же он не вышел и к ленчу, моя сестра снова попыталась выяснить, в чем дело. Поскольку из-за двери нам никто не ответил, мы принесли лестницу и подобрались к его окну. Лестница все еще там.
Миссис Догуорт неподвижно стояла возле кровати с осуждающим видом.
— Меня наняли приготовить рождественский ужин на четверых, и никто не предупредил, что здешний дом — чудовищная неотапливаемая пещера, а хозяин склонен к самоубийству. Бог знает, как тут уживается его постоянная кухарка. В кухне ничего не меняли уже лет восемьдесят. Заявляю: я здесь больше не останусь. Как только прибудет полиция, я уеду. И напишу жалобу в «Компаньон дамы». Вам очень повезет, если вы найдете другую кухарку.
— Последний автобус отправляется в Лондон рано утром в сочельник, и до Дня подарков другого не будет. Придется вам дождаться его, так что продолжайте делать то, за что вам заплатили, займитесь-ка чем-нибудь полезным, — проговорил Хельмут.
— Для начала приготовьте нам чай, горячий и крепкий. Я здесь с холоду умру, — подхватил Карл.
В комнате действительно было чрезвычайно холодно.
— В кухне теплее, — сказала Гертруда. — Слава богу, у нас есть «Ага»
[21]. Пойдемте туда.
Дэлглиш надеялся на что-нибудь посущественнее чая и с тоской подумал о великолепном столе, ждавшем его в доме тетушки, об уже открытой бутылке изысканного бордо, о дровяном камине, в котором, потрескивая, горели плывуны, распространяя запах моря. Но в кухне было хотя бы теплее. Плита фирмы «Ага» являлась здесь единственным результатом разумной модернизации оборудования. Пол был каменным, двойная мойка вся в пятнах, одну стену занимал гигантский кухонный шкаф, забитый кувшинами, кружками, тарелками, жестяными банками, и несколько посудных полок. С высоко прикрученного держателя, как белые флаги, свисали посудные полотенца, чистые, но покрытые неотстирывающимися пятнами.
— Я привезла рождественский пирог, — сообщила Гертруда. — Можно его нарезать.
— Не надо, Гертруда, — возразил Карл. — Не уверен, что смогу проглотить хотя бы кусочек, пока в доме лежит мертвый дядя. В шкафу на обычном месте есть банка с печеньем.
С лицом, являющим собой маску крайнего недовольства, миссис Догуорт сняла с полки банку с надписью «сахар» и начала ложкой накладывать из нее чай в чайник, потом запустила руку в глубь другой полки и достала большую красную жестяную банку. Печенье оказалось залежалым и размякшим. Дэлглиш отказался от него, но чашку чая, когда ему ее подали, принял с благодарностью.
— Когда вы в последний раз видели своего дядю живым? — спросил он.
На вопрос ответил Хельмут:
— Он ужинал с нами вчера вечером. Мы приехали в восемь часов, и, естественно, его кухарка нам ничего не оставила. Никогда не оставляет. Но мы привезли с собой холодное мясо и салат, этим и поужинали. Миссис Догуорт открыла банку супа. В девять часов, сразу после новостей, дядя сказал, что идет спать. С тех пор его больше никто не видел и не слышал, кроме миссис Догуорт.
— Когда я позвала его завтракать, — сказала миссис Догуорт, — он крикнул из-за двери, чтобы я уходила, потом я услышала, как взорвалась хлопушка. В девять часов или в самом начале десятого он был жив.
