– Вам и об этом известно?
– Так вышло… – ее взгляд скользнул в сторону, губ коснулась лукавая улыбка. – Я бы не хотела, чтобы вы при знакомстве с мадемуазель Боникхаузен впали в истерику.
– Отчего это я должен впасть в истерику при знакомстве с невестой своего непутевого ученика?
– Не такой уж он и непутевый. На себя посмотрите.
Иноземцев смерил Ульяну взглядом, и его вдруг неприятно осенило:
– Вы что же… Вы и есть мадемуазель Боникхаузен? – в ужасе прошептал он, с трудом веря, что произносит это вслух.
– Угу, – кивнула Ульяна, виновато, но не без бессменного лукавства, опустив глаза.
– Вы племянница месье Эйфеля, живущая в башне и занимающаяся его чертежами? Вы – мадемуазель Боникхаузен?
– Угу.
– Черт возьми, почему тогда не Мюнхгаузен?
– Иван Несторович!
– Как вам удалось заморочить головы столь внушительным особам, Ульяна Владимировна? Лессепсу! Ладно его внуку Ромэну – этому безголовому псевдо-Байрону, но инженеру Эйфелю?! Предупреждаю: вы играете с огнем.
– Право, не нужно меня воспитывать, – проворчала девушка. – Дядюшка… О, какая ирония, у меня новый дядюшка… Дядюшка Гюстав все знает обо мне, он очарован мной, даже в меня влюблен! И эта башня… Я являюсь вдохновительницей ее создания и ее прообразом, – красуясь, она провела ладонями по талии. – Узнаете? Вы, Иван Несторович, тогда, в Бюловке, мне преподали дивный урок. Гипноз, внушение, телепатия, тонкая манипуляция, продемонстрированные с таким феерическим задором, ошеломили меня. Я была покорена вашим гением! И пожелала во что бы то ни стало научиться точно так же управлять людьми. И даже, пока числилась слушательницей Бестужевских курсов, посещала лекции господина Бехтерева, от которого узнала о разного рода способах психического воздействия.
– Вы опасны для людей!
– Вовсе нет. – Ее брови обиженно взметнулись вверх, а в глазах заискрились слезы. – Легко вам говорить, вы ведь вон – ученый, доктор, весь Париж вас знает. Даром что в желтом доме порядочно отсидели, все равно свое место в жизни нашли. А что делать бедной деревенской девушке, сиротке с фамилией, которая навевает на всех ужас? Вот уж петербургская полиция – паникеры хуже вашего. Во всех газетах растрындели: Элен Бюлов то, Элен Бюлов сё.
– А чего вы ждали? Да вы ведь у них из-под носа, на воздушном шаре…
– Не было меня на воздушном шаре. Что я, совсем полоумная, по-вашему, на воздушных шарах кататься? Я специально его отпустила, чтобы все на меня подумали и искать бросились. А сама на дно мышкой залегла и так целый месяц еще в Петербурге пробыла. А когда все поутихло, уехала в Париж. Только потом узнала, что вы тоже здесь – на стройке башни вас видела. Приходили поглядеть, да? – Ульяна села обратно в кресло, подозвала гриффона и, вновь усадив его на колени, добавила с наигранным негодованием: – Какой чудный песик! Ласковый, дружелюбный. И почему вы ему кличку не дадите? Как же быть такому милому существу да без имени!
Разгневанный Иноземцев пришел в еще большую ярость, ибо, видимо, сей факт, что он никак не назвал своего питомца, бродит по Парижу притчей во языцех. Выходит, все-таки втайне все кругом только и делают, что смеются над ним, как над бедным князем Мышкиным.
– Кто вам это сказал? – чуть ли не с криком возразил Иван Несторович. – Дал я кличку псу! Его зовут… Грифон. Да, гриффон Грифон.
Ульяна Владимировна снова прыснула от смеха.
– Какой у тебя чудной хозяин, Грифон, – проговорила она, наклонившись к холке пса и ласково его потрепав. Тот стал яростно лизать ладони девушки. Иноземцев не выдержал и, наконец обретя смелость, прошагал к столу, поднял с пола разбитую чашку Петри с фузариумом, тетрадь, железное перо и попробовал изобразить чрезвычайную занятость.
– Значит, замуж выходите? – сорвалось с языка. Все не находил сил выставить негодницу вон.
– О, – просияла девушка. – Вы что, ревнуете?
– Нет, сочувствую вашему будущему супругу.
– Какой же вы злой. Вот ни капельки меня не понимаете. Эгоист!
– Очень интересно, почему же я эгоист? Видимо, это я довел восьмерых человек до смерти, потом украл у собственного благодетеля алмазы и скрылся от полиции на воздушном шаре.
– Не восьмерых, а семерых. Дядюшку убил прозектор, а вы вроде как еще живы.
– Еще? – Иноземцев бросил на девушку полный укоризны и отчаяния взгляд.
– И потом, господин доктор, алмазы я не крала, а взяла себе причитающееся. Вот что бы я делала, бедная сиротка, одна-одинешенька в этом мире без средств к существованию? Вы не подумали? Между тем я себе ни камушка не оставила, все таким же сироткам раздала. Ходила потом неприкаянная по свету белому, не зная, где голову приклонить, без крова, без родных. А Париж – город опасный, гадкий. В нем и пяти минут барышне благопристойной вроде меня не прожить. Вы вон закопались в ваших книгах, в ус не дуете и знать не знаете, что кругом происходит. А меня, может быть, сотни раз чуть не изловили, столько же чуть не убили. Делин ваш за мной гоняется, как борзая за лисой. До сих пор покоя не дает. Благо дядюшка Гюстав у себя прячет.
Всхлипнула, кончиками пальцев утерла щеку. Но тут же ее глаза улыбкой заискрились.
– Я месье Эйфеля еще по его чудесному строению железнодорожного вокзала в Будапеште заприметила. Подумала тогда, что за умница, такую невидаль выдумал. Вообразите, прямо над старинным зданием возвышается чудо из металла и стекла треугольной формы. Оно было просто гигантским! Оно было точно из другого мира! Спросила имя, мне сказали…
Глаза Ульяны загорелись еще больше, она соскочила с кресла, сложив ладони вместе и прижав их щеке, даже сделала несколько танцевальных движений по лаборатории. Потом остановилась, картинно вздохнула. Иноземцев следил за ее передвижениями, точно загнанный дворовым мальчишкой кот.
– Вообразился рыцарь эпохи! Поэт и художник, чуткая душа, – продолжала девушка воодушевленно. – Вы же знаете, как неравнодушна я к особам страстным, увлеченным, готовым отдать всего себя любимому делу, чуточку наивным, самую малость – чтобы иметь способность верить в чудо и иметь возможность это чудо сотворить.
– Другими словами – к наивным простачкам, – не удержался Иноземцев. – Вы искали себе новую жертву.
– Жертву! – Ульяна фыркнула. – Ну что вы несете! Какая из месье Эйфеля жертва? Господь с вами, Ванечка. Но с той самой минуты, как я увидела творение рук его – а я не маньяк какой-нибудь, а ценитель прекрасного, это должно и вам льстить в некоторой степени, – с той минуты я решила все разузнать о месье инженере будущего, о его семье, о корнях. Оказалось, что он на самом деле немец, – урожденный Боникхаузен и только-только взял фамилию Эйфель. Ведь и я тоже немка, хоть и наполовину. До того инженера башни все знали, как Гюстава Боникхаузена. И я решила стать мадемуазель Боникхаузен. Только и всего, – невинно пожав плечами, Ульяна села. – Мне ничего не стоило подтасовать родство семейств Боникхаузен и Бюлов. Всю его родню объездила, сведениями, словесными рекомендациями от тетушек, дядюшек, кузенов и кузин запаслась и отправилась в Париж, брать приступом нового дядюшку. Скажу вам, была я в таком волнении, даже в отчаянии, и все как есть на духу при первой же встрече ему выложила. И про то, что меня до восемнадцати лет взаперти продержали, и про мои махинации с докторами и гиеной, о вас рассказала, и про алмазы, и про петербургских ищеек, что точно лисоньку меня норовят поймать и за пяточки уже едва ль не кусают. В общем, месье Гюстав был впечатлен приключениями своей далекой родственницы. Особенно ему про воздушный шар понравилось. В такой беде он бросить меня не мог и предложил должность чертежника в конторе «Эйфель и Ко». Его дети сначала возмутились столь странному решению, посчитали меня самозванкой. Но вскоре я и их смогла покорить. Мне от него ничего не нужно, ни заводов его, ни состояния. Лишь бы слушать, что он говорит, лишь бы внимать тому, что он показывает. Я недурно рисую, научилась изготовлять чертежи по всем правилам. Он наброски приносит, а я аккуратненько тушью на плотную бумагу наношу. Год практики – и лучше меня нет мастера в исполнении графики. Кроме того, только, тсс, никому, он масон и обещал организовать мое вступление в Орден Вольных Каменщиков. Да будет Свет и стал Свет!
[14]
