– Вот ведь гадюка! – проронил Иноземцев и обессиленный опустился на пол. – Специально заманила меня, чтобы я ее тайну в могилу унес. Она тогда явилась и сказками потчевала про погост и колдуна, дабы я, любопытством распаленный, тотчас же сюда отправился и сгинул бы, к чертовой бабушке. Думала, я сразу после ее ухода пожелаю взглянуть на подвал, но не рассчитала… А все равно в выигрыше осталась. Помереть здесь – больше ничего и не остается…
Вдруг где-то вдали раздалось сопящее фырчанье. Иван Несторович замолчал, прислушался. Показалось? Опять обвалы?
Зажег спичку, начал осматриваться. Но руки тряслись, глаза, привыкшие ко тьме, во свету предметы различали плохо, слезились. Иноземцев успел лишь в очередной раз насладиться зрелищем аккуратно выложенных в рядок костей, сердце сжалось от обиды, и он отбросил потухшую спичку. Как пить хотелось, в горле пересохло, устал – сил нет идти дальше. Даже страх унялся – до того злость взяла доктора на проказницу Елену Премудрую, Ариадну, чтоб ей пусто было.
Делать нечего, откинулся на спину, лег, руки на груди сложил и глаза закрыл. Все! Смертушку принять – и концы в воду. Полежал с минуту, один глаз приоткрыл, покосился на стену, та недобро роняла синеватую тень. Костям уже столько лет, что поросли они таким обилием микроорганизмов…
«Эх, если бы была с собой чашка Петри, взял бы образец. Но какой толк? Все равно здесь сгнить, сожрут меня эти самые микроорганизмы, одна биолюминесценция останется».
Тут опять засопел кто-то вдалеке. Будто от быстрого бега. А звук, отражаемый от стен, пола, потолка, будто со всех сторон доносился, не определить верного направления.
Иноземцев вновь подскочил как ужаленный. Крысы? Скорпионы? Пауки? Нежить!
– Ульяна, – яростно прокричал он, впившись пальцами в воротник, который вдруг стал невыносимо теснить глотку. Неужто это она идет по следу? Сейчас устроит светопреставление. Ой, главное, не потерять самообладание, рассудок. – Ульяна!
В эту самую минуту фырчанье сменилось глуховатым шарканьем по полу, следом лаем, и на него набросилось нечто лохматое, повалив на пол обратно. Лицо обожгло от прикосновения мокрого шершавого языка.
– О господи боже, Грифончик, Грифонушка.
Иноземцев сжал пса в объятиях, да так сильно, что тот заскулил от боли.
– Нашел меня, глупая собака, нашел? Как, боже ж ты мой?
Тотчас же в голову пришла спасительная мысль: собака за ним примчалась, значит, и назад дорогу найдет. Но во тьме горели два глупых глаза, мокрый язык то и дело норовил попасть в лицо, хвост метался, точно обезумевший маятник. Да и вправду, как ему сказать: «Беги назад»? Он свое дело сделал, хозяина нашел, а теперь? Теперь ему хоть трава не расти.
За одной спасительной мыслью, разбившейся вдребезги, появилась другая.
Иван Несторович победоносно достал записку Ульяны, сунул под нос грифону.
– Узнаешь негодницу? Это все она, проклятая, все она, Ариадна, сюда меня завела. Ищи ее! Понял? Ищи Ульянку.
Пес, казалось, тотчас же уяснил поставленную задачу и с готовностью дернулся в сторону, но Иван Несторович успел его поймать.
– Нет, погоди, так ты убежишь, а я за тобой не поспею.
Он снял пиджак, отпорол от сорочки рукав, разорвал его на полоски, те в свою очередь связал вместе, сотворив таким образом ошейник и поводок.
Если девушка бродила по подвалам да записку оставила, значит, все-таки как-то в него вошла извне. Ну а ежели супротив сигнализации из лаборатории влезла, так хоть путь назад найдем, и то хорошо. Воодушевленный появлением своего единственного друга в момент, когда готов был с жизнью расстаться, Иноземцев, окромя спасения своего, стал подумывать об изучении здешней микрофлоры, не возвращаться же в самом деле в столь страшные места, а материал прелюбопытнейший. Одернул пса и соскреб со стен налет для будущих научных изысканий, аккуратно уложил в полотно, что осталось от рукава сорочки. И со спокойной душой отдался во власть поводка. Уж Грифон его теперь выведет.
Но найти след Ульяны в необъятных парижских подземельях и для собаки оказалось задачей не столь простой. Иван Несторович уже стал с опаской полагать, что истоптал весь город до самых окраин. И как-то даже сник, когда после еще нескольких часов бесцельных скитаний по залам с костями понял, что грифон его бессилен. Бедолага сначала несся как оголтелый, то нос к полу, то по ветру, то вновь опускал морду, то вновь поднимал, то принимался кружить, то приседал. Приходилось останавливаться, тыкать ему в морду запиской, после чего он оживал и бросался вперед. В потемках идти за собакой было еще страшнее, пару раз четвероногое ныряло в небольшие низкие отверстия, и Иван Несторович, не зная, что следует пригнуться, безжалостно врезался в стену, а порой проваливался в ямы или в места, где коридорчик внезапно опускался уровнем ниже на метр-другой.
В очередной раз остановившись и чиркнув спичкой, он глянул на часы. Семь. Семь чего, утра? Вечера? Надо было обзавестись часами с морской 24-часовой индикацией…
– Все-все, остановись, – прохрипел он осипшим голосом – в горле страшно пересохло. От пыли кружилась голова, начинал подступать кашель.
Привязав поводок к запястью, Иван Несторович повалился на пол и тотчас уснул. Но не прошло и пару, казалось, мгновений, как в ухо ему принялся дышать его питомец.
– Отстань… – отмахнулся Иноземцев. – Уйди…
Но тот опять носом в лицо.
Иван Несторович с трудом поднялся, сел. Зажег спичку, посветил – как будто опасности вокруг нет, но пес стал отчаянно рваться куда-то, и доктору ничего не оставалось, как последовать за своим поводырем, напоследок щелкнув крышечкой часов. Сколько? Шесть?
Мгновенно придя в себя, он еще раз посмотрел на стрелки – те застыли ровнехонькой, вертикальной стойкой. Засыпал, было семь, проснулся – шесть? Что за чудеса с его хронометром?
Продолжая недоумевать, поплелся за грифоном, на ходу соображая, в бреду ли он время засекал, али проспал одиннадцать часов. Он не спал так долго уже года три! Почти полдня… Или, может, время обратилось вспять, и если вдруг случится выбраться наружу, то встретит его на улице XIV век…
Нет, нет…
Прошло еще несколько часов, Иван Несторович стал подумывать, что напрасно теряет время и силы. Телом овладела такая непреодолимая усталость, что он уже и ползти не мог. Веки сами собой смыкались.
Тут случилось долгожданное – очертания стен и пола стали едва заметны в неясном, приглушенном свете, совершенно не похожем на фосфоритовое свечение гигантских братских могил. С потолка сочился слабый лучик, но разглядеть, откуда, было невозможно – узенькая щель, точно оставшаяся после землетрясения, виднелась под низким сводом туннеля. И все.
Иван Несторович попробовал разглядеть ее, попробовал прислушаться, не раздастся ли оттуда звук голосов или проезжающего экипажа. Нет. Одна отрада – как будто повеяло свежестью. Он даже замер на мгновение, прикрыв глаза, просто жадно вдыхал, пока грифон не задергал поводком руку.
