– Да, около двух десятков, представьте себе.
– А тех, что с ножевыми ранениями в область живота?
– Их семь.
– Семь? Так много? А позволите почитать их дела?
– Может, вам для начала ознакомиться с медицинским заключением по делу Ромэна? Оно оформлено. Уже и фотографии проявлены.
– Господи боже, и фотографии? Я об этом только и мечтаю.
Комиссар усмехнулся и, кивнув инспектору Ренье, попросил того сходить за необходимой папкой.
Едва Иван Несторович получил заветное заключение, он оставил газеты и бросился разглядывать снимки. Но те не оправдали ожиданий – черное нечто по форме, напоминающее человека на черном же фоне. Отбросив неудачные фотографии, Иноземцев приступил к чтению.
– Так-так… Заключение, надеюсь, окажется более обстоятельным. Найденное тело мужского пола лет двадцати – двадцати двух имело позу «боксера»… Ага, тепловое окоченение мышц, все правильно, отлично… Кожа равномерно закопчена… тоже верно… Трещины от действия огня представляют собой раны с ровными кроями… Прекрасно, стало быть, мертвое тело горело, что и следовало доказать. Читаем дальше… Ага, обнаружены частички золы в полости рта, глотке, в трахее, бронхах и даже в легких… Получается, что вовсе и не труп горел… А нет, понятно, удар ножом, стало быть, получил не сразу, повдыхал углекислый газ, дым, копоть, все верно… Тогда это был немного живой человек… который умер, а потом сгорел окончательно. Надышался, стало быть, перед тем, как преставиться. Плохо, очень плохо. Это рушит мою версию. Что дальше? Описание ран. Раны, раны… Первая – колотая – нанесена в брюшную область с повреждением желудка и рассечением чревной артерии, отчего бедняга умер через четверть часа. Нанесена умелым движением снизу вверх, так бьют только отчаянные бандиты, имеющие сноровку в этом деле. Господи боже! Страшный человек, страшный человек… Две другие раны – колотые, но неглубокие и менее профессиональные. Видимо, убийца добивал или это какой-то маневр, чтобы потом спутать следствие… – Иноземцев отер лоб дрожащими руками. – А время? – вскричал он. – Время между первой раной и двумя другими?
– Это выяснить не удастся. Раны основательно запеклись, – отозвался комиссар, изучающе взирая на агонию доктора, говорящего то по-русски, то возвращавшегося к французскому.
– Неужели вы думаете, что хрупкая девушка способна на удар такой точности?
– Не вижу ничего удивительного, – проронил Ташро, отпив кофе. – Удар как удар, так себе, можно было и получше. Тогда жертве не нужно было задыхаться от гари.
– А ежели жертва до того, как попала в дом Леже, гари где-то надышалась? – Иноземцев схватился за голову. – Что там… среди семи исчезнувших трупов не нашлось такого, который, быть может, тоже пережил пожар?
– Н-нет, – протянул комиссар после минуты паузы. – Версия любопытная, но уж больно надуманная. Месье Иноземцев, ваш благородный порыв спасти честь дамы достоин восхищения. Ренье запишет все ваши слова, наверняка в них есть доля истины. Но пока картина не прояснена.
– Так, что там дальше… – обращение полицейского пронеслось мимо ушей Иноземцева – тот опустил голову к папке. – Внутренние органы соответствуют возрасту убитого… до нанесения ран они функционировали исправно. Имеются лишь повреждения, связанные с действием пламени… Вот здесь! Здесь может лежать ответ… Поза «боксера» и некоторые повреждения от огня несовместимы.
– Вы не доверяете своим коллегам?
– Нет. Я их знать не знаю! Как я могу им доверять? Мне нужно разрешение на эксгумацию.
– Это не ко мне. Только родственники могут дать такое разрешение, – комиссар все больше и больше хмурился. Может, взяли за душу слова Ивана Несторовича, может, напротив, осточертела безумная настойчивость русского доктора.
– Тогда я, черт возьми, возьму на себя смелость эксгумировать тело без всяческого разрешения, – вскричал тот, швырнув папку с делом на стол Ташро. – Я не могу ждать, пока процесс разложения сотрет последнюю надежду что-либо понять во всем этом безумии!
– Не советую, месье Иноземцев, не советую. Даже если окажетесь правы, и девушка будет спасена, сами вы займете ее камеру.
Перед глазами Иноземцева потемнело от этих слов. В камеру? Сызнова? Нет, все, что угодно, только не стать вновь заключенным. Он хотел возразить что-то, но застыл с широко распахнутыми глазами. И возникла пред его взором такая картинка: он поднимает из могилы тело, доказать что-либо не может, его хватают, обвиняют в хищении, святотатстве, бросают в темницу, а тут возвращается беглец Ромео, Джульетта на свободе. И оба злорадно хохочут над бедным обманутым доктором. Мальчишка мстит за скучные уроки, Ульяна избавляется от единственного свидетеля ее неблагопристойного прошлого.
Как стоял Иноземцев, так и сел на стул рядом.
– Господи боже мой, – проронил он по-русски. – Да за что мне такое наказание? За какие такие грехи? Что я сделал-то?
– Месье? – склонился к нему Ташро, непонимающе заглянув в лицо. – Быть может, воды?
Иван Несторович перевел на него перепуганные глаза и чуть покачал головой.
В полубредовом состоянии Иноземцев покинул здание Префектуры, пешком поплелся в свою лабораторию. Планировал после ведь зайти на Риволи, даже ручной фонарь прихватил с собой с сухой батарейкой, но теперь, когда вдруг в сердце врача закрались такие ужасные подозрения, он не мог и думать о том, чтобы продолжать самостоятельное расследование. Да пропади все пропадом! Больше он на эти грабли не наступит. Это же надо было такое выдумать: склонить жениха инсценировать собственную смерть, ввергнуть его семью, да весь город, в такой хаос, сломать все финансовые планы месье Лессепса, довести до отчаяния инженера Эйфеля, который, вероятно, сожалеет, что такую баламутку приголубил, но из благородных чувств стремится все ж вызволить ее из беды.
Три дня промаялся сам не свой, из лаборатории не выходил, пациентов принимал в полусознательном состоянии. И бросало Ивана Несторовича опять от одной мысли к другой, то мнилась ему Ульяна фурией коварной, и он молил бога, чтобы больше ее никогда не видеть, чтобы воздалось ей по всем ее деяниям гнусным, то представлялась она бедняжечкой горемычной, страдалицей, как вспоминал ее побитый вид, так мороз по коже пробегал.
И мучился бы в неведении дальше, если б к концу четвертого дня не явился к нему Эмиль Герши. Взволнованный, с трясущимися руками и болезненным румянцем на лице, волосы взлохмачены – поди, тоже ночами не спит, все гадает, как спасти свою подзащитную мадемуазель.
– У меня для вас две новости. Хорошая и плохая, – проговорил адвокат, комкая в руках какую-то бумагу, сложенную вчетверо. – Какую бы вы предпочли услышать в первую очередь?
– Обе сразу, – выпалил Иноземцев. – Что случилось?
Вместо ответа Герши протянул листок. Развернув, Иван Несторович обомлел – это было разрешение на эксгумацию, подписанное Шарлем Лессепсом и судьей Бенуа.
– А почему разрешение выдано не префектом? – изумился Иноземцев.
