Иван Несторович изо всех сил старался не развивать в себе воображение, давил его, принимался топать по лестнице энергичней, шуметь и разговаривать сам с собой. А потом вдруг остановился, затих и, в очередной раз прислушиваясь, был осенен блестящей идеей.
От сердца тотчас же отлегло, лицо расцвело в улыбке.
– Все до единой детали, до единой щелки, угла и выступа нужно выкрасить в белый цвет, – проговорил он с азартным шепотом.
Белыми будут и стены, и потолок, и лепнина, и шкафы, стол, стулья, кушетка, оконные рамы, жалюзи и тяжелая старинная дверь с ее замысловатой резьбой, и даже крыльцо, и крыша тоже. На белом видно все! Белый цвет словно светится во тьме. Все помнят, какой светлой бывает зимняя ночь после снегопада. Никто не посмеет прошмыгнуть незамеченным! Никто не посмеет ступить во владения доктора без его ведома!
Воодушевленный новой идей, Иноземцев удвоил старание и лишь к утру закончил возиться с хламом. О том, что солнце встало, его известил резкий и гортанный крик водоноса с тележкой. Выбежав на крыльцо, Иноземцев скупил всю его воду и, заплатив пять франков супротив трех должных, наказал прийти вечером и пообещал столько же.
День принадлежал не ему, и в грязной тройке хирургу из Петербурга являться в Эколь Нормаль было неловко. Потому, лишь приведя себя в долженствующий вид, Иноземцев отправился на улицу д’Ульм.
В лаборатории Пастера действительно дел оказалось невпроворот, зараженные бешенством стекались сюда не только со всего Парижа, но со всей Франции и, видимо, уже и со всего мира. В приемной толкались русские (из Смоленской губернии – жертвы взбесившегося волка), четверо граждан Америки, бельгийцы, англичане, итальянцы.
Иноземцева подрядили в ассистенты к доктору Терриллону, возглавлявшему хирургическое отделение. Уже через час работы роли ассистента и доктора были пересмотрены. Иван Несторович взялся за дело со свойственной ему энергией и решительностью, Терриллон же, окончивший медицинский курс прошлым летом, занял место ассистента. Иноземцев очень быстро вспомнил, как управляться с инструментами, а французу осталось лишь с восхищением отступить в тень и взять на себя асептические работы.
– Что это за странный шрам у вас на предплечье? – не удержался он от изумленного вопроса. Иноземцеву пришлось закатать рукава, а белые гуттаперчевые перчатки прикрывали лишь запястья.
– А, – отмахнулся Иван Несторович, – эксперимент по трансплантации кожи. Тоже, как ни странно, с укушенными история
[7]…
Он был так погружен в процесс, что не заметил, с каким удивлением Терриллон разглядывал его руку. Частью мозга Иноземцев пребывал в работе, частью он думал, где бы достать столько белой краски, чтобы хватило на осуществление его затеи. А тут вдруг упоминание о шраме заставило призадуматься, он выпрямился, глядя в сторону. Вот ведь Ульянушка рисковала, как с этой гиеной. А покусай питомицу какая-нибудь петербургская бешеная собака, ведь не спасли бы ни ее саму, ни зверя. Вакцины ведь тогда не существовало! Прививка от бешенства была очень сложным изобретением. Ивану Несторовичу и в голову б не пришла такая удивительная штука, как высушенный мозг зараженных кроликов, причем с разной вирулентностью патогена, вызывающего болезнь. Победить опасный возбудитель можно лишь в несколько приемов. И патоген сей был до того мал, что пришлось специально изготовить особый фильтр для него. Заслуга изобретения фильтра принадлежит Шамберлану. Без фильтра Пастеру пришлось бы работать вслепую. Но и до сих пор никто не знает, откуда взялся возбудитель и как его искоренить навеки.
«Гениально!» – завидовал Иноземцев.
Больному делали от десяти до пятнадцати уколов, и в течение двух недель пациент уже был совершенно здоров, лишь шрамы от укусов хранили память о страшном событии. А ведь когда-то не могло быть и речи о том, чтобы выжить после укуса бешеной собаки. Месье Пастер положил жизнь ради того, чтобы прийти к такому победному результату. Как истинный человек науки, он, конечно же, довел себя до немыслимого нервного истощения, до сердечных колик, от постоянного бдения и умственных работ у него начали отниматься руки, язык. Но всегда ходил с добродушной улыбкой на устах, всегда всех радостно приветствовал, находил одобрительные слова.
Эти французы! Ну ничто их не брало.
Только позже Иноземцев понял, отчего казалось, что все вокруг так странно улыбаются. Не странно, а просто улыбаются. Нрав такой был у этих французов – легкий.
Да и на цивилизации здешней столь легкий нрав нации и беззаботность мышления сказывались – дома, улицы города были ухожены, по ним разъезжали фиакры, воздушные одноколки, экипажи с именитыми гербами, имелся и общественный транспорт – омнибусы – двухэтажный тарантас, запряженный парой выносливых лошадок, всюду электричество проведено, водопровод. В Петербурге до сих пор город газом освещали, а тут, едва сгустятся сумерки, что-то щелкнет вдалеке, и разом вспыхивают одна за другой яркие лампочки уличных фонарей – вот чудеса!
Так ведь и несложна была эта самая электрификация – нужна электромашина типа кольцевой машины Грамма или альтернатор Ганца и провода медные. Все это установить в подвале… – подсчитывал Иноземцев. И, конечно же, соответствующее разрешение потребуется.
Домой, на улицу Медников, он ушел под вечер. В задумчивости глядя на уличное освещение, шагал и размышлял уже не о белой краске, а о медных проводах и о том, как их по земле стелить, как к стенам крепить, где генератор тока раздобыть. А сейчас разных альтернаторов было множество – и на газу, и на пару, и гидравлические.
Постепенно, погрузившись в кипучую деятельность, Иван Несторович стал оттаивать, начал забывать о своих приключениях и неудачах, реже вспоминались ему Ульяна, воздушный шар, гиена да стены палаты отделения для буйных
[8]. Он по-прежнему почти не спал по ночам, но было ради чего – мечта превратить полуразрушенное строение XIV века в лабораторию, сверкающую чистотой и белизной, с электричеством и водопроводом.
Днем он был хирургом во врачебном халате, а вечерами и глубокой ночью – плотником и маляром в заляпанных краской рубашке и брюках и газетной панаме на голове. С удивлением соседи глядели на закатавшего рукава русского врача не слишком ловко, но упорно и самозабвенно карабкавшегося по строительным лесам, которые сам же и соорудил, с ведерком белой краски, с валиком в руках и фонариком, чудным образом прикрепленным ко лбу. Такая бурная деятельность невольно расположила к нему всю улицу. Одни советом помогали, другие инструментами, третьи давали адреса толковых мастеров. Но Иноземцев благодарил и отказывался, решив, что справится сам. Лишь с электричеством и водопроводом пришлось прибегнуть к помощи более сведущих специалистов.
О его тайных отделочных работах вскоре стало известно членам команды Эколь Нормаль, что вызвало море восторгов и похвалы. И среди ученых тоже тотчас сыскались помощники. Но, когда французские коллеги Иноземцева явились поглядеть на результаты стараний русского доктора, от изумления лишь рты разинули.
