Больше всего на свете Иноземцев хотел отправиться к парку Монсо, но разум, наконец взбунтовавшийся против отчаянного непослушания сердца, приказал идти в лабораторию.
Иван Несторович подчинился. И провел самые тягостные день, вечер и ночь за всю свою жизнь. Он был почти распят чувством, что поделать ничего со всем происходящим не мог, надеялся, что Ульяна вскоре обнаружит себя, появится, постучит в дверь или войдет через подвал. Но до самого утра никаких о проклятой авантюристке вестей не было.
Следующим утром, около девяти часов, Иноземцев отправился в Институт Пастера. Он шел пешком, прижимая к груди бювар с лекциями, по самые уши натянув котелок – холодные порывы с Сены и густой туман все норовили заползти за шиворот. И казалось бедному доктору, будто лицо его известно всему Парижу и что сейчас выскочит кто-нибудь и начнет голосить: «Вот он! Держи убийцу!»
Возле книжных лавок на бульваре Сен-Жермен действительно кто-то зазывно кричал. Но оказалось, не по его душу, а всего лишь газетные торговцы.
– Сенсация! Сенсация! Улица Данте и улица Галанд усеяна банковскими билетами! Франки посыпались с небес на парижские трущобы.
Поддавшись какому-то безотчетному порыву, Иван Несторович купил выпуск «Пти рю Паризьен» и прочел под кричащим заголовком совершенно немыслимую историю о том, как вчерашним утром, когда еще не успели фонарщики потушить единственный фонарь на углу улиц Данте и Галанд, проехал самый обыкновенный фиакр, на его крыше стоял человек в совершенно черном обтягивающем костюме, в черной же маске с прорезями для глаз и рта, он швырял деньги во все стороны, точно опавшую осеннюю листву. Очевидцы утверждают, что экипаж отправился через улицу Сен-Жак, скрылся потом за зданием отеля «Клюни» и исчез. Ныне полиция готова арестовать всех кучеров Латинского квартала в поисках таинственного благодетеля; кто-то даже связывает эту историю с похищенным миллионом у Дворца Изящных Искусств.
Скомкав газету, Иноземцев отшвырнул ее в сторону. Вот теперь выяснилось, куда делся миллион из синего саквояжа. Очень любопытная выходит картина. Ежели похитителем и вправду был покойный барон, если Ульяна в действительности выкрала у него полученный выкуп и распорядилась с ним весьма по-своему, возникает вопрос: а где же Ромэн? Он ли был целью вчерашнего подземного шествия или же сам месье Рейнах с его, или не его, синим саквояжем?
Проходя по Люксембургскому саду, Иноземцев наткнулся на нескольких полицейских. Краска сошла с его лица, ноги подогнулись, когда представители правопорядка проходили мимо. В какое-то мгновение Ивану Несторовичу показалось, что они прибыли сюда за ним, сейчас окружат, наденут наручники и отправят на набережную Орфевр. Но синие мундиры не выказали никакого интереса к присевшему от страха на скамью молодому человеку в очках и темном рединготе. Лишь один из них поднял оброненный Иноземцевым котелок, стряхнул пыль и подал.
Тот принял шляпу, пролепетав слова благодарности.
Только лишь через четверть часа он смог прийти в себя и продолжить путь. На улице Дюто, у ворот Института, как, впрочем, и всегда, собралась толпа студентов и тех, кто явился сюда для получения вакцины, во дворе стояли клетки с кроликами, где-то из подвалов доносился беспрестанный лай собак.
«Здесь, поди, уже и имени моего не вспомнят, – думал Иван Несторович, шагая сквозь толпу и нет-нет да оглядываясь вокруг с опаской. – А какая от меня польза? Студентов бросил, статьи забросил. Илья Ильич сгорает от стыда за то, что такого бездельника и неудачника приютил. Эх, как он был недоволен в тот день, когда я на двое суток в подземелье канул. И этот взрыв… Небось так и считают меня виновным в злосчастном взрыве. Какой же я несчастливый, хоть стреляйся».
Илья Ильич встретил Иноземцева с радостным приветствием, оглядел со всех сторон, покачал головой.
– Вы это, бросайте свой эксперимент с сыроедением, – весело сказал он. – Всякая сырая пища патогенна! Уже едва на ногах держитесь.
Иван Несторович выдавил слабую улыбку.
– Сколько к вам не являлся навестить, все лаборатория ваша на замке была, – продолжал Мечников. – Совсем замучили местные чиновники? Надо же было – такая головная боль с этим вашим учеником оказалась. Знал бы месье Дюкло, ни за что не стал бы рекомендовать ему вас. Да и вокруг панамской кампании еще пуще страсти закипели, такое творится. Вы уж не расстраивайтесь шибко. Сегодня вечером месье Ру доклад делать изволит по сибирской язве. Оставайтесь! Он будет рад, если вы проведете лекции вместо него, освободите пару часов на последние приготовления.
Иноземцев едва выдержал эти пару затянувшихся часов в аудитории.
Пытался что-то объяснять студентам, рассказывать, пробовал зачитывать из собственных записей, но беспрестанно с мысли сбивался, замолкал, замерев, смотрел перед собой и не скоро в себя приходил, когда его окликали. Студенты уже и шуточки стали отпускать исподволь. Но Иван Несторович ничего не слышал, как о кислотах разговор заводил, так сразу Ромэна вспоминал. Иногда страстно принимался оглядывать лица, ходить вдоль рядов, не мелькнет ли лицо его ученика среди прочих.
Тут и Ульянушка припомнилась, заставив сердце сжаться от боли и негодования. Как ведь целовала, обнимала ласково, какие слова жаркие, нежные шептала, а все равно нож в спину всадила. Не хотел ведь видеть ее, не хотел ходить за ней, а все равно пошел и граблями по лбу получил.
Иноземцев замер у окна, невидящими глазами уставившись на ограду, кроличьи клетки и столпившихся внизу людей. Сам не замечал, как с досады и от обиды зубами скрипел, чтобы ненароком чувств своих пронырливой аудитории не выдать.
В конце концов, он просто взял и вышел вон. Пронесся по лестнице, не ответив на приветствие повстречавшихся служащих Института, вылетел на крыльцо, а следом и за ворота. На последнюю горстку су взял фиакр и велел ехать в сторону улицы Ферроннри.
Едва вошел в свою лабораторию, кинулся к люку, распахнул его, спустился. Открыл второй люк и, ступив на несколько ступеней вниз, яростно выкрикнул:
– Ульяна! Знаю, ты где-то здесь, выползай, змея подколодная!
– Подколодная….колодная….одная….ная, – отозвалось эхо под темными сводами потолка и замерло. Повисла гнетущая тишина. Стало Иноземцеву еще гаже на душе.
Он поднялся на второй уровень подвала, бросил равнодушный и усталый взгляд на пустые клетки, на тарахтящий в тишине генератор. Узкая полоска света сползала по стремянке вниз, опоясывала пол и стену, испещренную черными дырами от пуль.
С каким-то мазохистским удовольствием Иван Несторович вспомнил о «лебеле» и решил, что сейчас ему непременно нужно почистить и зарядить свой пистолет.
Поднялся наверх, уселся за стол, смахнул на пол рукой тетради, склянки, чернильница звонко ударилась о кафельный пол и разбилась. Но Иноземцев не удостоил расплывшееся черное пятно под ногами и взглядом, разложил перед собой шомпол, ерш и гору ветоши, придвинул поближе специальное масло, коробку с патронами и приступил к работе. Машинально он очистил ствол, барабанные гнезда, смазал маслом и ни на минуту не переставал думать о том, с каким удовольствием бы отыскал негодницу и пристрелил ее. С наслаждением представлял, как пуля пронзает ее лживое сердце, как пятно крови расползается по нежно-голубому казакину, как падает она, с отчаянием простирая руки.
