– Медовый месяц! – заключил свою речь Петровский.
На следующий день Сташинский привел на конспиративную квартиру свою будущую половину и оставил наедине с Петровским для конфиденциальной беседы – мужьям присутствовать не полагалось. Инге держалась вежливо и напряженно, что не укрылось от Петровского, впрочем, все это было легко объяснимо.
– Что ж, давайте познакомимся поближе… – Петровский пустил в ход все свое обаяние, словно само солнце излучало свет из-за стола. – Я очень рад, что у вас будет семья. Однако есть один деликатный вопрос. Богдан связан с очень секретной организацией, которая борется с империалистическими силами. Мы помогаем немцам строить социализм, это не так просто. Вы меня понимаете?
– Я не такая глупая, хотя, честно говоря, очень слабо разбираюсь в политике.
– Что значит «слабо»? Вы читаете газеты?
– Иногда.
– Напрасно, там есть много интересного. А что вы вообще читаете? Анну Зегерс? Энценсбергера? Ходите ли вы в Берлинер ансамбль? Любите ли Брехта?
– Я предпочитаю классику… Шиллера, Гете, Томаса Манна.
Петровский, конечно, никого из упомянутых авторов и в руки не брал, однако он всегда тщательно готовился к встречам и прикидывал, каким образом поразить собеседника эрудицией. Это было нетрудно – достаточно поднять последние «Литературную газету» и «Иностранную литературу». Блеснув познаниями в области культуры, Петровский в расплывчатых тонах начал вещать о необходимости строжайшей конспирации, нарушение которой могло бы привести даже к смерти Богдана.
Она возненавидела его сразу и навсегда…
Медовый месяц сначала провели под Москвой, на пышной спецдаче, побывали в Горках, где жил Ильич, не забыли посетить и Оружейную палату, вечерами – Большой, где Богдан, далекий от театра, дремал, приводя в негодование Инге.
Инге столица показалась разбросанной, неуютной и испоганенной новостройками.
– Пойдем в Мавзолей? – предложил он однажды.
– Я не люблю мертвецов…
– Но это же не мертвец, это же сам Ленин! – Богдан возмутился, услышав такой отзыв о великом вожде.
– Я устала, Богдан…
Она действительно устала, правда, не понимала отчего.
После Москвы – гостеприимный Кавказ, сановный коттедж недалеко от Сочи, назойливо-улыбчивая, тайно ненавидевшая прислуга, икра черная, икра красная, белуга, севрюга et cetera, экскурсии по живописным местам и по достижениям советской власти.
– Только после Октябрьской революции трудящиеся получили право не только на труд, но и на отдых, – гордо говорил гид, простирая руку в сторону помпезных статуй и фонтанов. – Каждый год сюда выезжают сотни тысяч простых людей.
И действительно, по Сочи бегали толпы, скучивались в длинные очереди у редких закусочных и ресторанов, задевали друг друга локтями на пляжах.
Инге впервые в жизни увидела море – «приедается все, лишь тебе не дано примелькаться!» – и полюбила его, часто брали лодку и уплывали подальше, там можно было спокойно говорить, не опасаясь подслушивания.
Отдыхали беззаботно, но однажды грянул конфликт.
– Поедем сегодня на винный завод? – предложил Богдан.
– Я устала от достижений социализма, милый…
Сказано было нежно, но затронуло идейную преданность.
– Но они действительно существуют! – загорячился Богдан. – У нас нет ни помещиков, ни капиталистов, у нас все равны… Конечно, мы живем беднее, чем вы или Запад, но это временно, мы все-таки много потеряли во время войны… Не все так просто, Инге, давай говорить начистоту: кто бежит в Западный Берлин? Идеалисты? Хорошие люди? Ничего подобного! Бегут подонки и жулье, бегут потому, что хотят делать деньги. Разве они думают о других? Разве это лучшая часть нации?
Он волновался и размахивал руками.
– Но все равно любая свобода лучше рабства. Хотя бы потому, что свободное общество можно критиковать и улучшать!
Удар в самое сердце. Он сам частенько об этом думал.
Поругались, затем помирились.
Москва – Берлин, там тренировки на стрельбище, проработка всех вариантов операции.
Наконец час настал.
– Если что случится, Богдан, ты должен вести себя как мужчина, – напутствовал Петровский, сдвинув брови и пронзительно глядя в глаза своему подопечному.
Захват боевика с поличным исключался: на этот случай имелся перстень с ядом, штука полезная, даже сам шеф фашистской разведки Вальтер Шелленберг вставлял себе зуб с цианистым калием перед рискованной операцией.
– Все будет в порядке, мы всегда с тобой, Богдан. В случае чего мы позаботимся и об Инге, – успокоил его куратор и крепко обнял на прощание. – Ни пуха ни пера!
– К черту! – по традиции отозвался Сташинский.
В Мюнхен прибыл в полдень, нашел машину, специально арендованную для него агентом, сразу же вынул из тайника винтовку, в 5.30 вечера запарковался недалеко от стройки, быстро прошел к недостроенной стене, раскрыл атташе-кейс и собрал винтовку. Баллончик со смертельным газом прихватил с собой – мало ли что?
Все дышало покоем, вокруг ничего не изменилось, лишь дом увеличился на два этажа и исчезли кирпичи у бойницы.
Сбросил куртку, положил ее на пол и залег с винтовкой, чуть выставив ствол из окна. Мешали мухи и особенно волосатый шмель, круживший над головой, словно над бочкой меда, шмель гудел и мешал сосредоточиться, шмель ныл и ныл, проклятое надоедливое насекомое!
Бандера все не появлялся, хотя часы уже показывали 6.10, неужели именно в этот день он надумал пойти в кино или поразвлечься в ресторане с друзьями? Шмель ревел, как корова, Богдан попытался прибить его газетой, но тот ловко взмыл вверх и снова пошел на снижение, дразня боевика.
В разгар битвы со шмелем и подъехала машина, Бандера вышел и медленно пошел к подъезду, взять его на мушку не составляло никакого труда, палец мягко нажимал на курок… и тут раздался громкий визгливый лай!
Винтовка дернулась и глухо выпалила метра на три выше головы Бандеры, а он сам преспокойно скрылся в подъезде.
Гнусная кривоногая такса, как она сюда попала?
– Молли! Где ты, миленькая? – послышался дребезжащий голос.
Сташинский метнулся в сторону, боясь попасться на глаза, Молли еще вяло полаяла и сбежала вниз к хозяйке.
Неожиданно послышались звуки сирены, но полиция проехала мимо. Он выскочил из укрытия, добрался до автомобиля, доехал до пруда и выбросил оружие, затем оставил машину, взял такси и поехал на аэродром. Трясло, словно он только что своими руками задушил человека, боялся потерять сознание, голова горела, мутило, но, к счастью, не рвало. Что-то случилось, что-то лопнуло внутри…
Самолет прибыл в Берлин поздно ночью, Инге спала, он начал тихо раздеваться, но зацепился за стул.
