Проснулась и зажгла свет.
– Богдан, что с тобой? Что с тобой?! – от ее крика у него сжалось сердце.
– Что такое?
– Ты белый как полотно.
Он взглянул в зеркало и увидел бледное до белизны лицо, синеватые губы, глаза, торчавшие, как прозрачные фонари.
– Что случилось, Богдан?
– Я не могу рассказать.
Она заплакала, это доконало его, он тоже заплакал, неумело, словно тихо смеясь, заплакал и рассказал ей все: и о том, что он профессиональный убийца, и о том, как он убил Ребета и до сих пор видит его страшные глаза, и о рвоте, и о выстреле в Бандеру, и даже о таксе и ее хозяйке, из-за которых он промазал по цели.
– Богдан, это ужасно! Надо что-то делать. Ты что? Хочешь гореть вечным пламенем в аду? Ты сойдешь с ума, и я сойду с ума тоже.
– Но что я могу сделать? Уже поздно.
– Нужно уехать, разорвать с ними.
– Куда? Куда?
– Как – куда? На Запад.
– Ты понимаешь, что говоришь? Меня там тут же посадят за решетку. А если не посадят, то наши найдут через несколько дней и прикончат, как собаку.
На следующий день Богдан связался с Петровским, ожидая страшного нагоняя, однако куратор спокойно выслушал его рассказ, сумев не показать своего недовольства, наоборот, дружески похлопал по плечу, ободрил, успокоил.
– Я же тебе говорил, что надежнее работать в подъезде… Уже есть положительный опыт, зачем мудрить?
– Не лежит у меня душа…
– Превозмоги, наступи на горло собственной песне, как учил Маяковский. И вообще душа – это понятие абстрактное, тем более в нашей профессии. Времени у нас в обрез, политбюро уже давно приняло решение об «эксе», если затянем – с нас снимут штаны.
Снова вылетел в Мюнхен…
В тот же день начальник сыска Голованов положил перед Петровским стопку документов.
– У меня времени нет на твои бумажки.
– Это записи беседы Сташинского с женою. Только что обработали…
Прочитал и охнул: криминал, причем неоспоримый. Все рассказать и о себе, и о своих «эксах» – это же грубое разглашение государственной тайны! И достанется за это прежде всего куратору и наставнику, прошляпившему потенциального предателя. Почему прошляпившего? Он ведь сам сигнализировал Густову об этой проклятущей немке, разве он не выступал резко против брака? М-да, но никаких бумаг на этот счет не осталось, состоялся лишь обмен мнениями с генералом, который, естественно, сразу же отречется от своих слов и все взвалит на своего подчиненного.
Потянулся к телефону «ВЧ», набрал московский телефон генерала и детально рассказал о прегрешениях боевика, предложив срочно его отозвать.
Однако Петровский не знал закулисья в большой политике. Когда дело стоит на контроле в политбюро, то отзывать главного персонажа похоже на порку самой себя унтер-офицерской вдовой.
Довести «экс» до логического конца. Если выгорит, поощрить исполнителя, а затем под благовидным предлогом отправить подальше в провинцию, возможно, даже на Украину.
– А эту дамочку возьмите на особый контроль. Регулярно докладывайте. На вас возлагается персональная ответственность, – заключил Густов…
Прибыв в Мюнхен, Сташинский заметался.
Что делать? Прямо прийти к западным немцам и американцам, отдать оружие со смертоносным газом и все рассказать? Поверят ли ему? Или решат, что провокатор? Что потом? Потом придется работать на врагов, имитировать неудачное покушение на Бандеру, вернуться в Берлин к Инге. А дальше? Дальше – готовить побег на Запад всей семьей. Но как? Вот-вот в городе построят стену, сделают за одну ночь, он сам читал секретный документ о необходимости оградить страну социализма от разрушительного воздействия западногерманских спекулянтов, скупающих дешевые вещи в ГДР, а затем перепродающих их на своем капиталистическом рынке. Опасно, рискованно.
Нет! Он не станет предателем, но и убивать Бандеру не будет: вернется в Берлин, доложит, что Бандера опоздал, а торчать и ждать его в подъезде было рискованно. Что дальше? Несомненно, задумают новый «экс» – ведь решение принято на самом верху. А что, если заручиться поддержкой самого Бандеры? Гениальная идея, однако как это сделать?
В 17.30 Сташинский уселся в кафе напротив дома Бандеры, заказал бокал рейнского, вино леденило зубы до боли.
Баллончик с газом мирно покоился в кармане, он думал об Инге и о том, как они счастливо переберутся в какой-нибудь американский городок, сменят фамилию и начнут новую жизнь. Смотрел на подъезд, потягивал винцо, думал о своем и очнулся, лишь увидев автомобиль. Дверца отворилась, оттуда медленно выполз сам хозяин, за ним – телохранители, все, дружески улыбаясь, распрощались, охрана уселась обратно, автомобиль газанул и укатил, а Бандера вошел в подъезд.
Время было упущено, Богдан вбежал в подъезд, помчался вверх по ступеням и неожиданно чуть не врезался в Бандеру, перебиравшего связку ключей у входа в квартиру.
– Господин Бандера… меня послали… убить вас! – Сташинский говорил нервно и протягивал своей жертве баллон.
И тут случилось ужасное: Бандера вдруг закричал истошным голосом и вырвал из кармана «вальтер». Все произошло в считаные доли секунды, черное дуло пистолета взметнулось вверх, на уровень глаз Богдана, и тому ничего не оставалось, как пустить газ. Мелкие частицы брызгами заплясали над верхней губой Бандеры, прямо у носа, Сташинский инстинктивно отпрянул подальше, а вождь националистов безмолвно рухнул наземь.
Ноги сами несли его куда-то в сторону, и совсем не к оставленной машине, он бежал и бежал, как загнанный зверь, бросив на ходу баллончик в пруд, он бежал и не мог передохнуть, он бежал, пока не почувствовал, что сейчас потеряет сознание и умрет.
Рухнул на газон в небольшом сквере, пролежал несколько минут, потом собрался с мыслями, привел себя в порядок, схватил на дороге такси и поехал на аэродром.
Берлин встретил его ярким солнцем, словно празднуя победу, Богдан еле-еле добрался до дома и упал в постель, не сказав Инге ни слова.
К вечеру превозмог себя и позвонил Петровскому, тот уже все знал: западногерманские газеты затрубили о гибели украинского вождя, причем, в отличие от случая с Ребетом, власти произвели вскрытие и обнаружили следы яда. Никто не сомневался, что произошло убийство, одни писали, что это дело рук КГБ, другие приписывали акцию западногерманской разведке, третьи видели причину во внутренних разборках в ОУН.
Снова Москва, высочайшие объятия, новый орден, блестящая карьера впереди.
Но Густов твердо решил расстроить опасный брак и не отпускал прославленного боевика в Берлин, где Инге ожидала ребенка.
– Тут тебе нужно много поработать, перед тобою открываются большие перспективы. Ты зачислен на курсы усовершенствования, я планирую передать тебе в подчинение несколько молодых ребят для подготовки по нашей линии.
