…Шел он от дома к дому,
В двери чужие стучал.
Под старый дубовый пандури
Нехитрый мотив звучал.
В напеве его и в песне,
Как солнечный луч, чиста,
Жила великая правда –
Божественная мечта.
И это написал юный Иосиф Джугашвили, великий поэт Чавчавадзе восторгался стихами.
Грузия – прекрасная страна, тут хорошо поют и еще лучше пьют, но все это убого для настоящего революционера, призванного изменить мир, это – живописное захолустье, где негде развернуться. Ненавидел умиленные толстые морды, сливавшиеся в хоровом пении, а потом выклевывавшие друг у друга печенки, за всей этой лирической блевотиной скрывались когти злата, да, люди гибнут за металл, вьются мотыльками над ним, опаляя крылышки, жалкое племя рабов. Виною всему капитал и частная собственность, уничтожив их навек, человечество обретет свободу и счастье! Но без всяких мечтаний наподобие Сен-Симона и Фурье, а путем революции, которая должна вздыбить весь мир, поставить его с головы на ноги! У Прудона красиво: собственность – это кража! Собственность вообще не ощущал никогда, к дворцам и роскоши совершенно равнодушен – где там свет интеллекта? – одни лишь тупость и бессмысленность. В РСДРП с пятнадцати лет, Робин Гуд в душе, марксизм лишь слегка понюхал (тогда), обожал подполье, конспирацию, тайные сходки, маевки, кружки. Дружил с террористом Камо, восторгался им. Тот вообще не понимал, где мое, где наше. Считалось, что он, Коба, в 1907 году организовал «экс» на Эриванской площади в Тифлисе, когда налетчики увели огромные банковские деньги. Не отрицал своего участия, но и не признавал. Завидовал отчаянной смелости Камо, только Камо мог не одергивать руку, когда ее прожигают огнем. Наверное, он не притворялся, он действительно был сумасшедшим. Но в одиночку террором капитал не одолеть – только могучая партия способна на это. Партия – это Ленин.
Ленина впервые встретил в Таммерфорсе в 1905 году и очаровался, а в следующем году на съезде в Стокгольме даже полемизировал с ним по аграрному вопросу. Поближе сошлись на съезде в Лондоне в 1907 году, Лондон Кобе по душе не пришелся, английского не знал, а все вокруг только на нем и лопотали, огромные дома, соборы и дворцы придавливали своим величием, едкие смоги раздражали, все эти галереи, памятники и прочие художества – не для человека дела. Жил в истэндском районе Степни («чудовищная ночлежка» – Джек Лондон), ютился по-бедняцки в одной комнатушке с двумя кавказцами, жрали тухлую рыбешку с картошкой, очень напоминали бродяг-кокни, собственно, они и были бродягами. Правда, удалось понравиться Ленину, даже попивал с ним эль в пабе «Корона и шерсть», Ленин тоже расположился к «чудесному грузину» (потом в письме к Крупской так и назвал), болтать в партии умели все, а тот экспроприатор, практик. Как назло, Троцкий провел на съезде резолюцию, запрещающую грабить банки, – это был удар по Кобе. Но никто не отменял ленинское указание экспроприировать у экспроприаторов, по-русски – грабить награбленное. Что главное в Ленине? Марксизм – это не догма, а руководство к действию. Это значит, что все должно подчиняться делу революции, похоже на Гете: «Теория, мой друг, суха, но вечно зелено дерево жизни». Это значит, что даже сам марксизм можно перевернуть, разве Маркс мыслил о революции в отсталой России? Ленин быстренько объяснил ее «слабым звеном» в системе империализма, ожидал – не дождался революции мировой, Сталину ничего не оставалось, как строить социализм в одной стране. Никто, кроме Ленина, не был способен доказать, что Октябрь – лишь воплощение в жизнь марксовой диктатуры пролетариата (это отрицали ренегаты вроде Каутского), да так убедительно, что все поверили, будто Карл Маркс чуть ли не лично рубил топором головы капиталистам.
Первый арест грянул в 1908 году, а дальше понеслось: ссылки, побеги, аресты, снова ссылка, и так до Февральской революции. Ильич, увы, ее не предвидел, признавался в своем цюриховском приюте, что не доживет до революции, но не растерялся и уже в апреле прибыл в Россию, да еще с призывами к окончанию войны и к социалистической революции. Керенский, слабак, поднял вой, мол, германский шпионаж, пришлось скрыться в шалаше в Розливе вместе с Зиновьевым, это, наверное, главный вклад Гришки в дело революции, которую, кстати, он с Каменевым заложил после сходки на квартире Суханова, предав гласности сроки восстания.
«Капитал» чертов грыз долго и трудно, прогрыз насквозь, но понимал кусками, потом штудировал популярное изложение Каутским, Гегеля сразу отбросил – зачем забираться в заоблачные выси революционеру-практику? Профессорская метафизика рассчитана на таких же скучных сухарей, оторванных от жизни, разве можно сравнить с ленинским «Материализмом и эмпириокритицизмом»? Дал Ильич по шапке епископу Беркли, отшлепал Маха и Авенариуса, как непослушных детей, и, главное, все аргументы кристально ясны и понятны для широких масс. Разделался одним ударом со всем идеализмом: коли мир дан в ощущениях, то значит, без вас он не существует! Солипсизм, батенька, вот и все дела. Главное, все понятно, разжевано, именно так и должен понимать материализм пролетарий. Политические кульбиты Ленина поражали и восхищали всю жизнь. Плевал на раскол, главное – революция, а во время Брестского мира вообще выступил против всей партии, потеряв Украину. Дал волю прибалтийцам и Финляндии. А НЭП? Кто ожидал такой поворот к капитализму?
Учредилку сначала поддерживали, но прошли выборы – и вместо большинства… черт возьми этих эсеров! Пришлось разгонять, раскрутилась Гражданская война, вмешалась Антанта, положение было аховое, умница Яша Свердлов держал в сейфе загранпаспорта и золото на случай бегства руководства из России. Но выдюжили. Но все же тогда все было просто: война на всех фронтах, тиф, смерть на каждом углу, красный, белый террор, разруха. Но после всего этого хаоса – главный вопрос: что делать? Как строить социализм и коммунизм? Ведь у классиков ни шиша не написано, кроме общей болтовни. Ленин тоже не успел оставить заготовок, одно время вообще склонялся к отмене денег – эх, если бы это было возможно… Когда заявил о НЭПе, почти вся партия встала на дыбы, да еще добавил, что «это всерьез и надолго», но, конечно, не мог он допустить буржуазию к власти, просто жрать народу надо, а жрать нечего. К несчастью, в самый острый момент сбила его болезнь. Смерть Ленина не стала неожиданностью, но потрясла. Произносил клятву над гробом, повторял, как мантру, «товарищ Ленин завещал нам…», повторял и думал: именно так и нужно говорить и писать, вдалбливать в головы простых людей истины, словно молотком по гвоздю, иначе простые люди не поймут ни хрена или поймут неверно, все должно быть коротко и ясно! Работал над речью, на съездах и пленумах говорил негромко (тогда слушают внимательнее), без излишней патетики и завываний, как Троцкий, обязательно вставлял шутки, разные там пословицы-поговорки или из Салтыкова-Щедрина и Гоголя, иногда шутил грубовато – во время войны сказал начальнику по нефти Байбакову: «Будет нефть – будет Байбаков, не будет нефти – нет Байбакову», но шутить нужно осторожно, особенно политику, всегда помнил, что Яков Свердлов до конца дней не забыл, как Сталин в ссылке шутя плюнул ему в тарелку супа. А потом съел сам. Оратору нелишне в меру блеснуть эрудицией (только не переборщить), однажды всем пленумом открыли рот, когда он процитировал американского поэта Уитмена: «Мы живы, горит наша алая кровь огнем неистраченных сил».
