– Я сказал, что ты совершенно вне подозрений.
– Зря ты это сделал, Геннадий, – спокойно заметил Ясуо. – Я ведь действительно работаю на свою разведку. Иначе откуда бы мне знать, что ты – сотрудник КГБ?
Еще один сюрприз. Какие цели преследует Токугава? Возможно, это новый поворот в неведомой игре.
Булкин отвел глаза на стену: с гравюры Харунобу смотрел актер в роли некоего воителя в сандалиях на деревянной подошве. Как это по-японски? Гета. Длинные брови прочерчены вверх, рот черточкой опущен вниз, синее кимоно в позолоте, обнаженный меч, а позади – желтоватое, с белыми линиями море, огромный диск восходящего солнца и неестественно крупные черные утки, рассекающие золотые лучи. Император на фото по соседству выглядел бесстрастно, как истинный отец нации, надпись была исполнена очень аккуратно, почти каллиграфически.
– Для меня твое признание несколько ново, – заметил Геннадий, не зная, как себя вести. – Что мы сегодня говорим о таких неприятных вещах? Может, нам лучше выпить саке?
Одиночество в далеком Хабаровске уже давно развило в японском разведчике русскую любовь к спиртному, он достал бутылку саке, и они выпили по полной рюмке, пристально смотря друг другу в глаза.
– Ты прав, Ясуо, я работаю в КГБ, – сказал Булкин и только потом подумал, что, наверное, этого не стоило делать. – Но мы друзья с тобою, и, наверное, это важнее, чем служба в наших организациях.
– Ты совершенно прав, Геннадий. Мы должны ценить нашу дружбу, редко кто так любит Японию, как ты, и совсем никто не любит Россию, как я, – сказал Ясуо и поднял рюмку. – Я сам – Россия!
– А я – Япония! – ответил Булкин. – За тебя и великий японский народ!
Он был совершенно искренен, он действительно любил и Японию, и своего друга Ясуо Токугава, и не было сомнений, что это навсегда.
– Я пью за Россию и за великий русский народ! – торжественно сказал Ясуо. – И за тебя Геннадий, за моего лучшего друга!
Они выпили, обнялись и поцеловались. Никто не думал о государственном долге и о разведке, они были друзьями, любящими друг друга, стало легко на душе после признания, словно рухнула каменная стена, и разговор полился легко и непринужденно.
За бутылкой саке последовала другая, оба сидели в кимоно на циновках, поджав ноги, оба уже напились до чертиков, побратались и поклялись никогда не предавать друг друга. А мощные службы? Их не надо вводить в курс дела, их следует водить за нос, соблюдая интересы друг друга…
Ясуо так и заснул на циновке, повалившись на бок, Булкин не сдавался, он бережно поднял своего друга, вытащил его из кимоно и уложил на постель. Ясуо раскинул ноги, и из трусов вывалилась вся его мужская гордость – так он и лежал, словно обнаженная одалиска, а Булкин молча смотрел на него, пил саке и думал, что сказать Журавлеву. Снял клинок со стены и потрогал его – ого, такая штука вмиг перережет горло! Осторожно дотронулся клинком до шеи и пощекотал ее. Что делать? Операция рухнула. Что делать?
Он повесил клинок на стену и слегка задел рукавом рамку с фотографией императора. Пришлось ее поправить – и вдруг его осенило.
Выдернул из кармана своего пальто «минолту» со вспышкой (ее он захватил на всякий случай, вдруг японец сразу вляпался бы в Викторию?), аккуратно, стараясь не шуметь, снял со стены фото императора, поставил на ляжку спящего Ясуо, осторожно дотронулся до худосочного, вызывающего жалость фаллоса, деловито взял его двумя пальцами и водрузил прямо на грудь императору, стараясь не заслонить его бесстрастное лицо. Взглянул придирчивым оком – и не понравилось: пришлось оттянуть кожу и обнажить самую крайнюю плоть, – теперь уже все пахло откровенной порнографией, даже в хабаровских общественных толчках ничего подобного он не замечал, при этом дарственная надпись оставалась незаслоненной.
Булкин отодвинулся на метр и сделал несколько снимков с разных сторон, крупным и очень крупным планом.
Почувствовал себя совершенно трезвым, выполнившим долг, рассудительным и даже способным поучать самого Журавлева. Быстро и четко восстановил статус-кво, повесив фото на место, прикрыл Ясуо одеялом и тихо прикрыл дверь.
Ночь была по-прежнему морозной, но ему было жарко. Он бежал и молился на ходу, бессвязно, неосмысленно, мучительно молился.
Операцию проводили в кабинете ресторана, куда Булкин пригласил своего японского друга, в нужный момент он отлучился, и тогда появился Журавлев с коллегой грозного вида, представился как сотрудник милиции и положил перед Токугава фотографии.
Лишь взглянув на них, японец потерял сознание, пришлось срочно вызвать врача, привести его в чувство и отвезти домой.
Целую неделю Ясуо не выходил из дома и сказывался больным. Булкин пытался связаться с ним по телефону, однако, услышав голос своего друга, Ясуо клал трубку. Тогда в дело вошел сам Журавлев и в добродушных тонах объяснил Токугаве, что назревает невиданный скандал и, если он будет упрямиться, позорные фотографии окажутся в Японии.
Около полугода Ясуо честно трудился на КГБ, иногда выезжал в Токио, собирал нужную информацию. Петр Петрович Журавлев был доволен и повысил Булкина до должности старшего оперуполномоченного.
Все шло хорошо, пока Ясуо Токугава не совершил харакири, взрезав живот самурайским клинком мастера Майошина.
Через неделю после его смерти Булкин сунул в рот пистолет системы Макарова и разнес себе череп.
Полковник Журавлев за промахи в работе с кадрами получил строгий выговор, и его хватил смертельный инфаркт.
Так что Булкину опять не повезло.
Впрочем, и остальные не преуспели.
Back in the USSR
– А вы в Индии были? – Молодой пограничник-абхаз с уважением рассматривает мой многовизовый паспорт.
– Был, – удивляюсь я, откуда вдруг интерес именно к этой далекой стране?
– И как там? Хорошо?
Как там сейчас – не знаю, но здесь на границе кутерьма, машина на машине, сплошной затор (представляю, как все вскипит, когда повезут мандарины). Только что приземлились в Сочи, выволокли чемоданы и поехали по дороге со стройками направо и налево, рассыпанные кирпичи, цемент и бетон, разве разгрести всю эту тоску к Олимпиаде?! Какой позор! Вот приедет Отец и Командир, построит всех в линейку, потрясет кулаками. А подать сюда Тяпкина-Ляпкина!!! Все мы Тяпкины-Ляпкины, отвечают хором, испокон веков тяпаем и ляпаем, о себе не забываем…
Абхазия – по-абхазски Апсны, страна души, буква «а» чаще всего мелькает в речи, поэтому рот склонен открываться и не закрываться, турист вечно удивлен и очарован. Выезжаем на дорогу и почти сразу натыкаемся на стадо мирных коров (вот почему пограничник спрашивал об Индии), умиление охватывает душу, коровы идут неторопливо, всем своим видом показывая презрение к научно-техническому прогрессу. Хочется схватить коровью лепешку и, прокричав «назад к Мафусаилу!», запустить ее далеко-далеко к звездам. Пролетаем Гагры (вот она, лестница к ресторану «Гагрипш», чудятся «Веселые ребята», Утесов и Орлова, бодрые коровы (!), ломающие двери). Мелькают виноградники, мандариновые деревья с еще не созревшими плодами, вполне опрятные домишки, магазинчики, потертые автобусные остановки. Вот и Пицунда, минуем дом писателей – все патриархально, никаких разрушений (говорят, дом кинематографистов разграбили и расстреляли свои, подслушал за столиком: «Оружия было до фига, мы из гранатометов по дому и захерачили!»). Абхазы русских любят (что делали бы без туристов?), считают в большинстве своем лохами, отсюда и двойной стандарт в ценах: для своих и для приезжих. Если Абхазия и изменилась с советских времен, то скорее в лучшую сторону. Огромное число кафешек, особенно близ неповторимо нежного моря, каждый абхазец торгует своим домашним вином (стакан 50 рэ.) и чачей, такое впечатление, что каждый обладает собственной винокурней, прилавки завалены сувенирами и тряпьем, особенно из Турции, обилие иномарок, на которых лихо, с визгом на поворотах летают джигиты. Наш водитель, тоже джигит в армейских штанах, рассказывает, что Всевышний однажды созвал все народы мира, чтобы поделить Землю. Дележ уже закончился, когда прибыл абхаз.
