Между прочим – темнит мой друг. Ну или недоговаривает. Помню, что как-то он мне рассказывал о причинах, по которым отец его определил в ученики к Ворону, так там он тоже мельком об этой Люсиль упоминал. И все выходило немного по-другому.
Хотя… Может, он тогда темнил, а это все чистая правда? Да, собственно, и какая теперь разница?
– Спасибо, что ты объяснил мне то, что я сам уже понял, – очень серьезно поблагодарил меня мой друг. – И как я без твоей мудрости раньше жил? Но понять и осознать – это, знаешь ли, разные вещи. А главное – как мне с ним, дурачком, дальше управляться? По «Уложению о чести дворянской» за предательство семьи наказание одно – смерть. Вот только смогу ли я это сделать? Кабы был жив Люка… Хотя – будь он жив, все бы по-другому сложилось.
Про Люка я до того слышал, это был его второй брат, он погиб на поединке как раз в то время, когда мы начищали туалеты в Вороньем замке. Гарольд раньше с ним не очень ладил, но, узнав о его смерти, сильно расстроился.
– Ты не сможешь, я смогу, – деловито сказал я. – Главное – отсюда выбраться. Шутки шутками, а умирать неохота.
– Поживем – увидим, – выдержав паузу, произнес Гарольд. – Ладно, давай попробуем поспать. Все равно делать больше нечего. До вторника времени полно, глядишь, и не придется нам с боем ко входу пробиваться. Хвала богам, у нас еще есть друзья, и они остались на свободе.
Глава седьмая
Полно – не полно, а дни в узилище пробежали довольно быстро, несмотря на то, что каждый из них по-отдельности был наполнен духотой и скукой. Последняя особенно донимала. Ворон приучил нас к тому, что каждая прожитая минута должна быть использована со смыслом, а здесь для нас основным развлечением являлись ловля мух и созерцание удивленного лица охранника, с которым он забирал у нас пустые деревянные тарелки, на которых приносили тюремную пищу. Просто всякий раз он был уверен в том, что мы не будем ее есть, и всякий раз мы его разочаровывали. Он даже заподозрил, что мы из вредности выкидываем ее в то отверстие, через которое к нам в камеру попадали воздух и отблески солнечного света, но мы снова его обескуражили, с удовольствием отобедав на его глазах.
Насколько я понял, его удивление основывалось на том, что мы были первыми благородными, которые с аппетитом употребляли пищу, приготовленную на тюремной кухне. Остальные родовитые узники предпочитали давать ему деньги, на которые он покупал им разносолы, и имел с этого немалую прибавку к жалованию.
Откуда бедолаге было знать, что после Вороньего замка местная еда нам казалась более чем сносной. Да она, по сути, и была таковой, не соврал судейский. Разве что остра чрезмерно, но, насколько я понял, такова особенность местной кухни вообще.
Вот и во вторник утром нам дали на завтрак по куску жареной свинины, ломтю хлеба и по приличной порции гороховой каши.
– Хорошо, что до сегодняшнего дня горох не давали, – заметил я, вытирая дно тарелки коркой хлеба.
– Почему? – удивился Гарольд. – Как по мне, каша очень даже ничего.
– А спать потом как? – резонно заметил я. – Днем, согласно заведенной нами традиции? Она как раз к тому времени переварится, и как мы начнем на пару с тобой барабанить. Ну, ты понял? И ведь самая духота в это время. Добро бы еще ночью…
– Согласен. – Монброн облизал ложку. – Но все равно я бы еще одну тарелочку съел. Вкусно было.
– Вкусно, – согласился с ним я. – Да и какая теперь разница? Все равно днем нас здесь уже не будет.
Мы уже знали о том, что к королю нас не повезут, и дело наше будет рассмотрено как раз утром вторника одним из верховных судей. И о том, что на оправдательный приговор, как и на быструю смерть, вроде повешения или отрубания головы, нам рассчитывать не стоит, тоже знали. Четвертование, не меньше. Об этом нам в воскресенье вечером сообщил все тот же судейский. Сделал он это по просьбе дядюшки Тобиаса, о чем упомянул отдельно, при этом никакого злорадства в его голосе не было, человек просто выполнял ту работу, за которую ему было заплачено. Даже оскорблять его после этого не захотелось. А за что?
После этого мы довольно быстро приняли решение таки воплотить в жизнь свой план с удушением охранника-кормильца, а впоследствии и ключника, с последующей героической гибелью в районе пятого-шестого этажа Башни-на-Площади. Ну да, по сути глупость несусветная, но другого ничего мы придумать не смогли. По крайней мере, это всяко лучше, чем попасть в руки палача. Одно дело смерть быстрая, от стали клинка, и совсем другое, когда тебя по кускам разрубают, как мясник говяжью тушу. И мерзко, и больно. Брррр!
Скорее всего, так бы мы и поступили нынешним утром, кабы не записка. Ее нам в то же самое воскресенье принес охранник, что разносит еду. Ну как принес? Уронил на пол, выходя из камеры, так, чтобы ключник не заметил.
Если честно – мы верили в наших друзей, но дни шли, а вестей от них не было. Потому, сразу смекнув что к чему, мы дождались лязга засовов, а после подобрали скомканный бумажный комочек.
– Рози, – уверенно заявил я, уловив тонкий, почти неуловимый аромат знакомых до боли духов. – Так я и знал.
– Кто же еще? – резонно заметил Гарольд. – У Карла и Эбердин денег на подкуп этого красавца просто нет. Да и договориться с ним дело тоже непростое, ни тот, ни другая такими талантами не обладают.
Записка была короткая, но вполне ясная.
«Дела плохи, но небезнадежны. Не наломайте дров».
Сказано было и много, и мало одновременно. Понятно, что откровений ждать не приходилось, охранник не дурак, а потому, опасаясь попасться, ничего подозрительного на бумаге, с планами и именами, сюда бы не потащил. Да и Рози не станет посвящать его в свои намерения.
И все-таки. Что значит: «не наломайте дров»? Толкований этих слов может быть много.
В результате, мы пришли к тому мнению, что все-таки речь идет о попытке побега. Нашей попытке, той, что мы замыслили. Умница Рози верно нас просчитала и предупредила о том, чтобы мы не стремились умереть раньше времени.
– В конце концов, можно и на эшафоте напоследок пошуметь, если у ребят ничего не получится, – сообщил мне Гарольд, плюхаясь на свой топчан. – Оно и быстрее выйдет. Там всегда имеется стража с арбалетами, они сделают из нас ежей в секунды. Такое пару раз уже случалось, мне рассказывали.
Не скажу, что мы очень-то успокоились, но хоть какая-то ясность появилась, а это уже немало. Правда, некий внутренний «колотун» по мере приближения вторника у меня лично усиливался, чего скрывать. С другой стороны – как без него обойтись? Не каждый день меня приговаривают к смерти.
Что до Гарольда – не знаю. Внешне он был спокоен и собран, знай себе ловил мух да насвистывал какие-то песенки. Монброн как Монброн, обычный. Точнее – привычный. Как и раньше, он ничего не боялся, и ничего его не печалило, кроме одного.
– Как же скверно, – раз пять сказал он мне после завтрака, всякий раз проводя рукой по подбородку. – Там будут люди, возможно, знакомые дамы, а я небрит. Ладно бы мы тут просидели с месяц, появилась бы более-менее приемлемая бородка. А это просто щетина. Очень меня это раздражает!
