– Уверен, что цените.
– Но я должен кое-что вам сказать.
Эрп нахмурился:
– Вы отказываетесь от сделки?
– Нет-нет! – Джонсон покачал головой. – Но я должен сказать, что в ящиках и вправду только окаменелые кости.
– У-гу, – отозвался Уайетт Эрп.
– Просто кости.
– Я вас слышал.
– Они ценны только для ученых, для палеонтологов.
– Меня это вполне устраивает.
Джонсон слабо улыбнулся:
– Надеюсь лишь, вы не слишком разочаруетесь.
– Я попытаюсь, – сказал Эрп, подмигнул и ткнул его кулаком в плечо. – Просто помни, парень, что половина костей – моя.
«Он был настоящим другом, – записал Джонсон, – и я подозревал, что он мог бы стать опасным врагом. Поэтому я с некоторым трепетом продолжил путешествие в форт Ларами – первое цивилизованное место, которое я увидел за много месяцев».
Форт Ларами
Форт Ларами был армейской заставой, превратившейся в пограничный город, но гарнизон все еще задавал здесь настроение, и сейчас оно было горьким.
Больше восьми месяцев армия сражалась с индейцами и понесла серьезные потери. Самой большой потерей было истребление колонны Кастера при Литл-Бигхорн. Случались и другие кровавые стычки, при реке Паудер и Слим-Бьютс, но даже когда солдаты не сражались, положение оставалось суровым и трудным. Однако все вести с Востока говорили о том, что Вашингтон и остальная страна не поддерживают их усилий; в многочисленных статьях критиковалось ведение военной кампании против «благородных и беззащитных краснокожих». Молодым людям, видевшим гибель своих товарищей, возвращавшимся на поле боя, чтобы похоронить оскальпированные и изувеченные тела друзей, находившим трупы с отрезанными гениталиями, засунутыми в рты, – этим солдатам было трудно понять восточные комментарии.
Армия считала, что ей приказали вступить в войну, не спрашивая ее мнения ни о возможности победить, ни о моральной стороне дела. Солдаты, как могли, выполняли приказы, добились значительного успеха и теперь были злы, что их не поддерживают и что они должны сражаться на непопулярной войне. То, что политики в Вашингтоне недооценили ни трудностей кампании против «жалких дикарей», ни возмущения, которое она вызовет в либеральных кругах восточных городов (несведущие писатели никогда в глаза не видели настоящего индейца и лишь фантазировали о том, каковы из себя индейцы), – во всем этом армия была не виновата.
Как заметил один капитан:
– Они хотят уничтожить индейцев и открыть земли для белых поселенцев, но не хотят, чтобы при этом кто-нибудь пострадал. Такое просто невозможно.
Добавим тот неприятный факт, что теперь война вошла в новую фазу. Армия была втянута в борьбу на истощение; в борьбу, во время которой планировалось убить всех бизонов и голодом принудить индейцев к подчинению. Но все равно большинство военных ожидали, что война продлится по меньшей мере три года и будет стоить еще 15 миллионов долларов – хотя никто в Вашингтоне не хотел об этом слышать.
На станции дилижансов на окраине города бушевали споры, аргументы швыряли туда-сюда.
Джонсон съел неаппетитный ланч из бекона и бисквитов и уселся на солнышке возле станции. С этого места он видел железный мост через Платт.
Больше десятилетия долину реки Платт брошюры Тихоокеанской железной дороги расписывали как «очень плодородный цветистый луг, покрытый сочными травами и орошаемый многочисленными ручьями». На самом деле то был суровый, безобразный край. Однако поселенцы продолжали сюда прибывать.
Со времен первых пионеров река Платт была известна как особенно предательская и трудная для переправы, и новый железный мост представлял собой еще одно маленькое улучшение в ряду перемен, открывавших Запад для поселенцев, делавших его более доступным.
Джонсон задремал на солнце и проснулся, когда кто-то сказал:
– Великолепный вид, не правда ли?
Он открыл глаза. Высокий человек курил сигару, пристально глядя на мост.
– Так и есть, – сказал Джонсон.
– Помню, в прошлом году об этом мосте только шли разговоры.
Высокий человек повернулся. По его щеке тянулся шрам, лицо было знакомым, но узнавание пришло медленно.
Нави Джо Бенедикт.
Правая рука Марша.
Джонсон быстро сел. У него осталось лишь одно мгновение на то, чтобы удивиться: что здесь делает Нави Джо? – перед тем, как знакомый приземистый субъект появился из станционного домика и встал рядом с Бенедиктом.
Профессор Марш взглянул на Джонсона и сказал в своей официальной манере:
– Доброго вам утра, сэр.
Он ничем не показал, что узнал Джонсона, и тут же повернулся к Бенедикту:
– Из-за чего задержка, Джо?
– Просто запрягают свежую упряжку, профессор. Мы будем готовы к отъезду через пятнадцать-двадцать минут.
– Посмотри, нельзя ли ускорить отъезд, – сказал Марш.
Нави Джо ушел, а Марш повернулся к Джонсону. Казалось, он его не узнал, потому что Джонсон сильно изменился с тех пор, когда они виделись в последний раз. Он стал более стройным и мускулистым, с длинной бородой. Волосы его не видели ножниц с тех пор, как он покинул Филадельфию больше трех месяцев тому назад, и отросли почти до плеч. Одежда его была грубой, перепачканной, покрытой коркой грязи.
– Вы здесь просто проездом? – спросил Марш.
– Верно.
– Куда направляетесь?
– В Шайенн.
– Едете с Холмов?
– Да.
– Из какого места?
– Из Дедвуда.
– Золотодобытчик?
– Да, – ответил Джонсон.
– Богатый участок?
– Не очень, – сказал Джонсон. – А что насчет вас?
– Вообще-то я и сам еду на север, в Холмы.
– Золотодобытчик? – втайне забавляясь, спросил Джонсон.
– Едва ли. Я – профессор палеонтологии из Йельского университета, – ответил Марш. – Я изучаю окаменелые кости.
– Да ну?
Джонсон не мог поверить, что Марш его не узнаёт, но, похоже, так оно и было.
– Да, – сказал Марш. – И я слышал, в Дедвуде есть кое-какие окаменелые кости.
– В Дедвуде? Вот как?
– Так говорят, – сказал Марш. – Похоже, им владеет какой-то молодой человек. Я надеюсь приобрести их и готов хорошо за них заплатить.
– О?
– Да, так и есть.
Марш вытащил толстый сверток банкнот и пристально обследовал их в солнечном свете.
– Я заплатил бы также за информацию об этом молодом человеке и его местонахождении.
