Добравшись до большой гостиной, где скопилась основная масса гостей, Константин Николаевич так же, словно не чувствуя притяжения Земли, подлетел к катушечному магнитофону, который наполнял комнату волшебным, хоть и вражеским джазом, и нажал кнопку «пауза».
– Дорогие мои! Минуточку внимания! Прошу любить и жаловать моего коллегу, а также друга и острослова – Ивана Андреевича! Он тут никогошеньки не знает, поэтому не дайте ему почувствовать себя забытым! – Константин Николаевич весело рассмеялся и позволил музыке вновь заполнить комнату.
Надо сказать, что гости восприняли его просьбу весьма ответственно, так что с этого мгновенья Иван не оставался в одиночестве ни минуты. То его «пленял» седовласый академик и начинал спорить с ним о международной повестке дня и сущности бытия, то утаскивали на балкон покурить молодые люди, они угощали его вином и рассказывали неприличные анекдоты, а то вдруг он оказывался в объятьях пышной дамы, которая время от времени громогласно объявляла «белый танец» и хватала зазевавшегося мужчину, которому не повезло случиться рядом.
Все было прекрасно в этом вечере – музыка, люди, разговоры, сигары, шутки и потрясающая Москва, украшенная розовым закатом. С этой высоты она казалась совсем другой. Ивану даже на какое-то неуловимое мгновение показалось, что он снова в Риме, стоит на балконе, любуется закатом, а под его ногами течет неспешная, но очень эмоциональная жизнь вечного города…
Нефедов нырнул в атмосферу вечеринки с головой, позабыв ночные страхи, время от времени посмеиваясь над ними. Конечно, ему было не шестнадцать лет, и он оставался профессионалом на задании. На автомате он не упускал из вида хозяина, фиксировал, с кем он общается и о чем. Впрочем, никто тайны не делал, все разговоры можно было легко подслушать. Они носили характер исключительно праздный и увлекательный. Культура, искусство, музыка… Много говорили о политике, ругали членов Политбюро. Но кто этого в этой стране не делал? Правда, чаще такое случалось вечером, на кухне, шепотом, под аккомпанемент горячего чая или холодной водки. Здесь же все происходило открыто, весело, как нечто само собой разумеющееся. И не было здесь бунта или измены, зато была какая-то удивительная свобода, которую Нефедов в своей жизни встречал нечасто. Да, в Риме он видел немало свободных людей, свободных душой, мыслями и телом. Но быть свободным в Риме несложно. Попробуй быть им в России, где тебя постоянно одергивают и цыкают, если ты выбился из общего ритма, общего строя, общего хора…
Возвращался Иван домой поздно ночью, счастливый и легкий, как Фарбер, он летел над асфальтом, испаряющим остатки дневного тепла. Добрую половину пути он проделал пешком. Хотелось гулять, ногами чувствовать упругую землю, которая будто толкала его сегодня вверх. Ощущение такое, будто бы из кокона вырвался в этот вечер. Годами сидел в затхлом подвале, а тут наглотался свежего воздуха, и голова закружилась.
Впрочем, с каждым шагом притяжение становилось все сильнее. Завтра ему предстоит написать отчет, в котором надо изложить все соображения насчет профессора, его надежности и потенциальной вероятности того, что именно он является источником утечки секретной информации. Если рассуждать трезво… Нефедов ухмыльнулся этой мысли, ибо был изрядно накачан вином, что заметно отразилось на его походке. Так вот, если трезво рассуждать, то прямых улик против профессора пока нет, косвенных тоже. Вольнодумство, джаз и слабость к мужскому полу – это все, за что можно привлечь Фарбера. Впрочем, снимать его кандидатуру с повестки дня еще рано. Все может быть… Да и, честно говоря, не хотелось Нефедову закрывать это дело. Напротив, была бы его воля, он вел бы его бесконечно…
– Гуляем? – вопрос исходил от милиционера, опустившего боковое стекло притормозившего рядом с Нефедовым «Москвича».
– Гуляем понемногу, – с той же шутливой интонацией откликнулся Иван.
– Документики предъявите, гражданин, будьте любезны, – подключился второй страж порядка, вылезший с трудом, из-за своего огромного роста, из машины, натягивая на ходу на голову фуражку.
Нефедов привычным жестом полез во внутренний карман за удостоверением, но спохватился, вспомнив, что сегодня не взял с собой никаких документов, в особенности тех, что могли его рассекретить.
– Ой, ребят, нет документов, дома все оставил, – всплеснул руками Нефедов.
– Очень жаль, гражданин. Боюсь, придется вас доставить в отделение до выяснения обстоятельств.
– Да какие обстоятельства, ребята, я вообще свой, езжайте, куда ехали.
– У нас таких своих нет. – Второй служивый выскочил из машины, хлопнув дверцей. – Посмотри, какая расфуфыренная фифа. Типичный тунеядец, сидишь на горбу у государства! На завод-то утром не идти небось? Сереж, он же пьяный?
– Так точно, товарищ старший сержант, гражданин бухой.
– Ну, давай доставим его в отделение, а потом в вытрезвитель. «Свой»! Сейчас разберемся, какой он «свой».
Долговязый Сережа схватил Нефедова за локоть, тот молниеносно, почти автоматически провел прием, уронив милиционера на асфальт. Второй рванул в его сторону, но Иван уже выпрямился и встретил сержанта ударом в челюсть. Неожиданно, тот ловко увернулся от, казалось, неизбежного столкновения кулака и физиономии, нырнул под руку Нефедова и нанес ему несколько очень быстрых и весьма точных ударов, один из которых пришелся в пах, в результате чего Нефедов рухнул наземь и сквозь гул боли в ушах слышал, как на его запястьях щелкнули наручники.
– Ишь ты, каратист…. Сережа, ты в порядке?
– Да, товарищ старший сержант, спасибо. Ловкий, гад. С виду педик-педиком, не ожидал такой прыти…
– Это тебе, Сережа, урок на всю жизнь! С ними, педиками, терять бдительность никогда нельзя. Повернешься задом к нему, а он только того и ждет! Поднимай его, поехали в отделение.
Нефедов не любил бывать в кабинете руководителя. Во-первых, он не любил руководителя. Во-вторых, эта комната всегда производила на него удручающее впечатление. Мебель из темного дерева, глухой свет, вечно задернутые толстые бархатные шторы, зеленое сукно стола. Такое ощущение, что все руководители Конторы стремились походить на палачей эпохи сталинизма, выражая это не только в поступках, но и в стиле своего бытия.
Начальник шумно пил чай из стакана в массивном подстаканнике, на котором был изображен герб СССР, причмокивал, макал в чай сухарь, грыз его, читал газету, направив на нее луч из настольной лампы и, казалось, не замечал Нефедова, который сидел напротив в позе провинившегося школьника. Поскольку Иван не впервые находился в подобной мизансцене, он знал, что спешить не надо, и что о нем не забыли.
Наконец Владимир Леонидович отложил газету, снова взял в руки отчет Нефедова, еще раз пробежался по нему глазами и посмотрел на подчиненного.
– Ты, Ваня, конечно, фантастический дурак. На моей памяти это первый случай, когда профессиональный разведчик отпиндохан двумя участковыми, а потом доставлен в вытрезвитель…
Нефедов, как и полагается в таких случаях, молчал, виновато потупив взор, ковыряя пальцем ножку стула, на котором сидел. Ему на секунду показалось, что он – Арамис, которого отчитывает капитан королевских мушкетеров Де Тревиль за то, что он был задержан гвардейцами кардинала. Но сейчас придут Портос и раненый Атос, и выяснится, что все было не так, и они героически сражались против целой армии врагов… Но никто не приходил, да и ситуация была несколько иной. Лишь Де Тревиль продолжал смотреть на него, как на нечто непригодное и жалкое, раздумывая, каким способом казнить неудачливого подопечного.
