– Но нет худа без добра…. Судя по всему, твой профессор не наш клиент. Тем более поплавок задергался у Матвеева. Скорее всего, скоро возьмем голубчика. Но пока это все догадки, разработку надо продолжать. А то, что ты попал в эту историю, делу только на пользу. Фингал и письмо из милиции, которое на работу тебе отправили, добавят тебе авторитета в преступной антисоветской среде. Поздравляю, ты доказал, что ты существо низменных стремлений, алкоголик и смутьян.
– Но, Владимир Леонидович…
– Пошел вон с глаз моих, Нефедов. Как бы это не оказалось твоим последним заданием. А на твое место возьмем этого сержанта, как там его?.. Лихой парень, с отличной физической подготовкой. А может, ты в этого Фарбера влюбился и покрываешь его? Тьфу на вас! Ладно, иди… Пока что.
Нефедов вернулся к работе в отделе переводов. Увидев, что его друг пришел на обед с разукрашенным лицом, Фарбер всполошился. Пришлось рассказать ему кастрированную версию произошедшего, в итоге переведя все в шутку. Похохотали над этой ситуацией и погрустили немного тоже, мол, «чувствуешь себя порой в этой стране бесправным говном». Еще крепче дружба завязалась с тех пор между Иваном и профессором. Стали они не только на работе пересекаться, но и свободное время вместе проводить. В какой-то момент даже Нина приревновала. Но Нефедов ее успокоил. Несмотря на то, что мужчины, несомненно, были в кругу особого внимания Фарбера, Иван ему, кажется, в этом плане просто-напросто не нравился.
Каждую субботу Фарбер ездил гулять в Нескучный сад и частенько приглашал Нефедова с собой. Иван заезжал к нему в гости, они пили чай с вареньем, приготовленным мамой Константина Николаевича, спускались с небес «высотки» на землю, садились в троллейбус, который и довозил их до парка культуры. Фарбер порой вел себя как ребенок. В троллейбусе, например, он обожал сидеть у окна, и желательно еще на первом ряду. Иногда он даже пропускал троллейбус просто из-за того, что свободных мест у окошка не наблюдалось: «Ничего, на следующем поедем!» А когда открывались двери, он врывался в салон, как дикий леопард, и занимал лучшее, с его точки зрения, место, а после совал Ивану мелочь, чтобы тот пошел оплатить билеты. На вопрос, почему он не купит себе месячный проездной билет, он всегда махал на друга рукой, мол, любит с детства билеты, вдруг счастливый попадется. И правда, он всегда с любопытством разглядывал билетики, которые Нефедов ему приносил. Как выглядит счастливый билет, спрашивал Иван, на нем три «семерки» или еще что-то? Фарбер всегда хитро улыбался в ответ: «У каждого счастливый билет выглядит по-своему».
Потом они часами гуляли по Нескучному. И говорили обо всем на свете: о любви, поэзии, музыке, смысле жизни и пользе смерти. Ивану никогда доселе еще не было ни с кем так комфортно и так интересно. Казалось, что-то прекрасное происходило с ним. Фарбер приносил Нефедову книги, иногда это был «самиздат». Иван читал их и с нетерпением ждал субботы, чтобы, пройдя весь традиционный ритуал битвы за место в троллейбусе и покупки билетов, обсудить прочитанное.
Нефедов, которому не так давно перевалило за сорок, вдруг неожиданно для себя ощутил всем своим существом, что это значит – не быть одиноким. Не то чтобы он задумывался об этом прежде. Напротив, самым интересным и страшным одновременно было то, что ранее ему и в голову не приходила мысль об одиночестве. Жизнь текла, бежала вприпрыжку, замедляла свой ход, как правило, к вечеру и почти останавливалась долгими душными ночами. Но Иван никогда не задумывался о том, кто он, что он и куда движется по этой стремительной реке. Он просто был. Сиюминутные дела полностью поглощали его разум и тело, и ему казалось, что в этом-то и есть смысл его существования – прыгать с кочки на кочку, решая попутно возникающие задачи. Каждый новый день его предсказуемой жизни казался ему полноценным завершенным эпизодом, и каждый следующий начинал отсчет с нуля. Не было в этих днях-эпизодах места ни сожалению о прошлом, ни сомнениям, касающимся будущего. Каждое утро, открывая глаза, он начинал с начала. Очнулся, полежал еще несколько минут с закрытыми глазами, пробегая в уме маршрут грядущего дня, открыл глаза, протянул руку, извлек сигарету из мятой пачки, закурил. Потушив сигарету, Нефедов обычно скатывался с кровати на пол и делал пятьдесят отжиманий, потом контрастный душ, гладко выбритая физиономия в зеркале и зубная щетка, тщательно обходившая каждый зуб. В это время Иван еще раз штудировал в уме план на день, доводил его до совершенства, чтобы после просто следовать ему, не задумываясь о причинах того или иного действия. Жизнь эта была проста, понятна и не казалась Ивану ущербной. Напротив, в таком укладе он находил прелесть, он подкупал своей четкостью и предсказуемостью. Конечно, не все было так просто. Его профессия заставляла время от времени закладывать крутые виражи, принимать нестандартные решения, менять маршруты, но все это тоже было частью плана, фрагментом мозаики его существа. Пожалуй, виной самого крутого поворота в его судьбе до этих дней была Нина. Именно с момента их встречи все пошло наперекосяк, отлаженный механизм дал сбой и вернуться на рельсы уже не смог. Эта встреча стала той самой бомбой замедленного действия, когда в груди железного дровосека что-то забилось и правильный круглый ствол дерева судьбы Нефедова дал разветвление. Но все же это еще не было концом его устоявшегося мировоззрения. В мировом порядке просто расширились границы, в голове Ивана, похожей на малогабаритную квартиру, вдруг раздвинулись стены и появилась еще одна комнатка – убежище, тайное, можно даже сказать интимное, место. Но остальной мир продолжил свое правильное существование, ибо Нина не претендовала на него, не пыталась изменить, напротив, во всем поддерживала его правила, так как они для нее были частью Нефедова, а она, в свою очередь, была частичкой его самого. Появление же в этой продуманной до мелочей схеме Фарбера было подобно маленькому ядерному взрыву. Иван не только понял, что у него доселе не было друзей, он ощутил, что у него вообще много чего не было. Не было сомнений, метаний, такого количества иррациональных мыслей по утрам. Все эти помыслы, слова и подозрения, которые посеял Константин Николаевич, постепенно начали вытеснять привычный набор, сформировавшийся цикл бытия Ивана. Логика и смысловая завершенность размывались, а прошлое его существование все больше казалось теперь тупым и бессмысленным. Земля уходила из-под ног, и это одновременно беспокоило разведчика, и нравилось ему. Впервые жизнь стала глупой и в то же время осознанной. Неожиданно для себя он начинал иногда мысленно спорить с системой, частью которой так долго являлся. Разумеется, он не мог взять и выбросить на свалку весь свой жизненный опыт, стереть все заложенные и разложенные по полочкам файлы, перепрограммировать себя и начать с чистого листа. Это было невозможно. Поэтому он спорил. Спорил с самим собой, спорил с Фарбером, искал истину. Ах как жаль, что он не мог раскрыться перед своим другом, рассказать ему всю правду, поведать, кто он на самом деле! «Это наверняка мешает добраться мне до истины», – думал Нефедов бессонными ночами. «Если бы Фарбер знал, кто я, чем я занимаюсь, возможно, он помог бы мне правильно во всем разобраться. Это уже просто невыносимо – обманывать друга. В конце концов, очевидно, что он не имеет отношения к утечке информации. И что будет страшного в том, что я ему откроюсь? Уверен, он посмеется над этой ситуацией и простит меня, поймет… А у нас будет тайна, которая нас еще объединит и сблизит! Непременно надо ему открыться! Но как?» И с этими мыслями недели напролет Нефедов засыпал. Утро всегда смывало холодной водой эти романтические идеи. «Открыться? Дурак! Тебе Рима мало? О Нине ты подумал? На кону интересы Родины, а возможно, и миллионы жизней…» И так изо дня в день – бесконечный спор ума и сердца, человека и профессионала, ночи и дня. Нина, конечно, замечала, что с мужем происходит что-то странное, но с расспросами не лезла. Ей даже больше нравился обновленный Нефедов. Неожиданно в их жизнь ворвались театр, кино, книги, музеи, где они часто бывали в компании Фарбера, иногда того сопровождал какой-нибудь молоденький студент. Супруги стали чаще разговаривать, а иногда и спорить об увиденном или прочитанном. Споры всегда носили веселый характер и заканчивались, как правило, жаркой борьбой под одеялом.
