Их дружба была огромной, всеобъемлющей и всепоглощающей. Они нуждались друг в друге, дополняли друг друга, были друг другом. Но каждый пил из этой чаши свой напиток, каждый обретал свой артефакт. Вероятно, можно было бы спасти все то лучшее, что их связывало. Но для этого необходимо предпринять слишком много усилий и обязательно – вместе. Однако никто и никогда не мог перешагнуть через все эти «но». Тем более что главным в такие минуты кажется не то, что было и связывало, а то, что открылось и разде– ляет.
Следом за тремя бутылками водки решили взять еще парочку. Пока местный посредник – школьник Андрей – бегал за добавкой, Иван нашел таксофон, кинул две копейки, набрал домашний номер. Нина быстро ответила.
– Ваня, ты где? С тобой все в порядке?
– Да, милая, просто… Сложная ситуация. Потом как-нибудь расскажу.
– Слава богу. А то уже пять раз звонил Фарбер, сказал, что тебя не было на работе, я начала волноваться… Он спрашивал, не заболел ли ты, поедете ли вы завтра в Нескучный сад.
– Если еще позвонит, скажи, что у меня тетя заболела. И завтра без меня. Скажи, что пусть едет, а я, если смогу, туда подъеду…
– У тебя точно все в порядке?
– Да, милая, просто выпил с друзьями немного. Скоро буду. Целую.
Нефедов повесил трубку и какое-то время еще стоял в будке. Подышал на стекло, заиндевевшим пальцем нарисовал на стекле жопу. Порылся в кармане, нашел еще две копейки.
– Владимир Леонидович, это Нефедов. С определенной долей уверенности могу сказать, что источник утечки – мой клиент. Да, пьяный… Разумеется, в целях служебной необходимости… Да, скоро буду.
Иван еще какое-то время стоял в будке. Ему безумно хотелось набрать номер Фарбера и крикнуть в трубку: «Беги!» Но он этого не сделал. Шизофрения, от которой он мечтал избавиться, словно змея, сдавила его еще одним плотным кольцом. Он оцепенел и не мог ничего сделать. Стоит ли винить его за это? Все, что произошло с ним за последние полгода, все те эмоции и трансформации были так зелены и не успели пустить глубокие корни, а чувство долга было с ним многие годы, и оно никогда не подводило его. И не обманывало, в отличие от Фарбера.
Когда Нефедов изложил руководителю свои соображения, тот согласился с выводами Ивана. А те были смелыми, в какой-то части невероятными, но вполне логичными. Константин Николаевич Фарбер, по мнению Нефедова, работал на разведку Соединенных Штатов Америки. Секретные данные он передавал каждую субботу в одно и то же время, в тот момент, когда троллейбус проезжал мимо посольства. Как? На этот вопрос Иван не мог дать точный ответ, поскольку никогда не находился в эту минуту рядом, а отходил покупать билет. Возможно, у Фарбера есть какое-то невероятное передающее устройство. Но какие-то манипуляции он в момент передачи должен был делать, поэтому и отсылал Нефедова за билетом. Слежка ничего не дала, потому что в прямой контакт с врагом Фарбер не вступал. «В общем, Владимир Леонидович, можно загружать Фарбера дезинформацией, а меня выводить из дела».
– Да загружали, Ваня, уже… Неужели ты думаешь, ты один там по Нескучному саду с гомосексуалистами гуляешь? Честно говоря, возникли у нас подозрения и на твой счет… Загружали, чтобы посмотреть, не всплывет ли «деза». И всплыла. Поэтому Фарбер у нас давно под колпаком. Никак не могли только установить, каким образом осуществляется передача данных. Начали уже тебя подозревать. Но теперь все стало более-менее понятно. А ты, Иван, доказал, что если ты и голубой, то голубой наш – советский, преданный Родине и делу партии.
– Владимир Леонидович, – пьяный Нефедов неуверенно поднялся со стула, покачнулся, – идите в жопу!
– Это, кажется, теперь по твоей части, Нефедов. Иди, проспись. А Фарбера твоего завтра будем брать с поличным, обстоятельства поменялись. Так что необходимости ходить в институт больше нет. С наступающим!
– Молимся, крестимся, просим заранее! – Здоровенный детина, отвечающий за соблюдение порядка у чудотворной иконы, аккуратно, но настойчиво подтолкнул Нефедова, который замешкался, погрузившись в воспоминания. Он стряхнул с себя пыль прошедшего и, встав на колени, прополз под икону, в неглубокую нишу, где хранились святые мощи, приложился губами к зацелованному стеклу, загадал, перекрестился, встал и вышел на улицу. Погода не отличалась оригинальностью. С неба падало что-то отдаленно напоминающее снег с дождем, серое небо нависло над кладбищем, в центре которого расположилась часовня, серые люди, которым еще предстояло отстоять пару часов до свидания со святой, тихо шептались, прячась под серыми зонтами. Но промозглый ветер был хитрее, задувая острые капли под зонт, постоянно меняя силу и направление.
Нефедов закурил и не спеша двинулся прочь. У самого выхода сел на мокрую скамейку. Рядом примостились две бабушки, замотанные в коричневые шерстяные платки.
– Сашенька… – говорила одна, всхлипывая. – И не пожила-то, милая… Пять годков всего было… Воспаление легких… Не уберегли…
Подружка пыталась утешить старушку, но безуспешно, та не унималась:
– А я ведь говорила, когда она родилась, что Ая – хорошее имя… Теперь надо надпись на памятнике делать. Александра… Каждая буква – сто рублей…
– Может, просто написать: «А. Феоктистова»? – предложила собеседница. Ответом стал новый поток слез.
Нефедов выбросил сигарету, извлек из кармана несколько мятых купюр.
– Возьмите.
И пошел прочь, не слушая слов благодарности, вежливое бормотание, которое быстро смолкло за пеленой дождя… Глупо. Как все глупо. Живешь, наполняя жизнь смыслом. Работа, друзья, семья, работа, работа, работа… А потом вдруг наступает секунда, когда все рушится, и ты понимаешь, что все это не имело значения, все напрасно, все ни о чем. Ничего уже не исправить, ничего не вернуть, не переписать набело. И никто никогда не учил тебя главному – как пережить боль, как жить по-настоящему, сразу и навсегда. С детства тебя учили переходить улицу в положенном месте, таблице умножения, но главное приходит всегда само и всегда поздно.
Нина не сказала ему, что больна. Она берегла его и, наверное, верила в чудо. А он был слишком увлечен собой, чтобы заметить перемены. А потом события развивались словно во сне, страшном и невероятно глубоком. Врачи в бессилье разводили руками, затем тщетные хлопоты, хоспис и смерть. Смерть. Она не так страшна, как ее страшная свита – страх и надежда. И неизвестно, кто из этих особ ужаснее. Страх – скользкий, черный, липкий, но понятный зверь. Надежда – та еще дрянь. Она путает все карты, не дает смириться и приготовиться, проститься и простить. Она тратит ваше время и заставляет отворачиваться от неотвратимого финала. И тот в итоге приходит неожиданно, набрасывается и разрывает тебя на части. Надежда – настоящая стерва, вот, что я вам скажу.
Нефедов упал на заднее сиденье служебной «Волги», воспользовался служебной связью. С другого конца линии на него обрушилась трехэтажная брань. У Белого дома стремительно разворачивались события, и «он должен был быть там, а не шляться черт зна– ет где».
