– Они все больны? – уточнила девушка после долгого молчания.
То, что она услышала от Кирилла, потрясло ее.
– Да.
– И Ян?
– И он тоже.
– А что с ним?
– Я не могу тебе этого сказать, но, поверь, у его брата были серьезные причины, чтобы его сюда поместить.
– Это что-то вроде психушки для богатых?
Кирилл сделал большой глоток из бокала с коньяком, который держал в руках, а Мона осознала, что какао, которое он собственноручно ей приготовил и чашку с которым она держала в руках в тщетной попытке согреться, уже давно остыло. Она сделала глоток, пытаясь прийти в себя.
– Ну можно и так сказать, хотя я больше склонен называть это реабилитационным центром, – кивнул Кирилл.
– А Савельич, он тоже миллионер?
– Он нет, но его сын да.
– Но он же нормальный!
Кирилл покачал головой.
– А графиня? – вдруг встрепенулась Мона. – Ее сюда муж упек или ее прекрасные дети? – Произнеся эту фразу, девушка чувствовала себя, как если бы ударила в зеркало, отражавшее все, что было свято и неприкосновенно для нее, и оно разбилось вдребезги.
– Графиня здесь на правах гости.
– Прислуги? – фыркнула, отставляя чашку в сторону. Холодное какао было отвратительным на вкус.
– Гостьи, – настойчиво повторил Кирилл, – и чтобы ты не считала меня таким уж монстром, я открою тебе тайну – Настя моя родная сестра.
– Что? – Она застыла, так и не донеся чашку до небольшого столика, стоящего рядом с кожаным креслом, в котором она сидела.
– Да. Я настолько верю в то, что делаю, что поместил сюда даже родную сестру. Здесь ей лучше всего.
– Ты больной ублюдок. – Холодная ярость снова залила Мону волной и стало все равно, как отреагирует этот кукловод. – Ты забрал сестру у мужа и детей, разместил ее в какой-то дыре, где ее регулярно избивают, и говоришь, что здесь ей лучше всего? Да тебя самого лечить надо. – Она вскочила и, не помня себя от гнева, вдруг плеснула какао в лицо Кириллу. Светло-коричневая лужица уродливыми щупальцами расползлась по массивному деревянному столу, за которым тот сидел. До самого Кирилла долетело всего несколько капель, и он нарочито медленно их отряхнул. Девушка стояла, тяжело дыша, готовая впиться зубами в глотку этому монстру, стоит тому сказать ей хоть слово, но Кирилл лишь покачал головой, задумчиво глядя на нее.
– Мне приятно, Мария, что у вас с моей сестрой установился такой контакт. Настя очень привязалась к вам и постоянно о вас говорит. И еще мне приятно, что у вас все-таки не атрофировались человеческие чувства, такие как сопереживание, жалость и желание защитить слабого.
– Урод, – прошептала она, но Кирилл проигнорировал.
– Знаете, будь я на вашем месте, я бы, наверное, попытался меня убить, – в его голосе не было ни намека на иронию, – и это было бы совершенно заслуженно.
Гнев уступил место удивлению, девушка слушала Кирилла, не перебивая.
– Но все-таки перед тем, как принимать такие ответственные решения, стоило бы разобраться в ситуации до конца. Пожалуй, я нарушу свои принципы и расскажу вам историю Насти, хоть это и идет вразрез с моим понятием о врачебной этике. Но мне очень важно, чтобы мы с вами, Мария, были друзьями, а не врагами. Это поможет и мне, и вам.
– В чем? – процедила сквозь зубы она. – Тоже приставите ко мне кого-нибудь, кто будет меня регулярно избивать, и заставите поверить, что это для моего же блага?
Кирилл покачал головой. Он смотрел на Мону как любящий и бесконечно терпеливый отец на капризничающего ребенка. Готовый сделать все, чтобы облегчить страдания малыша, но в то же время твердо стоящий на своем и не позволяющий сделать глупость, которая повредит крохе.
– Присядьте, Мария, в ногах правды нет, и то, что я собираюсь вам рассказать, слишком тяжело, чтобы выслушивать это стоя.
Девушка аккуратно присела на край кресла, готовая в любой момент вскочить и броситься на Кирилла. В его кабинете было темно, горела лишь лампа на столе и несколько больших свечей в стеклянных сосудах, расставленных в углах кабинета. В такой атмосфере люди склонны выдавать все свои самые страшные тайны.
– Дело в том, что у Насти нет ни мужа, ни детей, – немного помолчав, сказал он.
– Что? – опешила Мона и рассмеялась. – Что это еще за дерьмо? У нее муж граф и есть сын, дочь и еще близнецы. Один из которых выиграл Уимблдон. Я сама видела, как он играл, – в попытке защитить графиню от этого монстра для пущей убедительности соврала. За кого он ее принимает?
– Это очень похвально, что вы пытаетесь выгородить Настю, но не стоит врать. Вы не могли этого видеть. Дело в том, что Настя, как бы это получше сформулировать, паршивая овца в нашей семье.
– Это точно, – фыркнула Мона.
– Мы оба из династии медиков, довольно именитых медиков. Все наши родственники это профессора, академики, члены академии наук, признанные мировые светила. И она, и я должны были продолжить семейную традицию. Мы оба поступили в медицинский университет и учились блестяще, но в двадцать лет Настя влюбилась, как безумная.
Надо сказать, что мы с ней росли в своего рода искусственной атмосфере. У нас не было друзей-ровесников, мы не гоняли на улице на велосипедах, а на лето нас не отправляли к бабушке в деревню, где мы могли бы набивать синяки и ссадины и учиться взаимодействовать с внешним миром. О, нет. Нас растили в музейной атмосфере среди родительских друзей, ученых с мировым именем, в окружении толстых талмудов, а если мы и предпринимали вылазки куда-то, то только под строгим контролем взрослых. Из нас растили высших существ, людей определенного круга, которые должны были продолжить традицию рода. Мы прошли подростковый период без свойственных ему ошибок и глупостей. А главное, без любви.
Вот почему в двадцать она буквально обрушилась на Настю. Ее избранник Паша был, безусловно, хорош собой и умел произвести впечатление. Он убрал одну букву от фамилии и выдавал себя за наследника старинного французского рода. Он был танцовщиком в нашем театре, так, ничего особенного, но из тех, кто всегда хотел прыгнуть выше головы. А если это не удавалось, то спасала бутылка.
Надо сказать, что в Насте материнский инстинкт был развит на каком-то совершенно невероятном уровне. Она с детства возилась со своими куклами и собиралась стать педиатром. Не могла пропустить мимо ни одного младенца. Поэтому вскоре она забеременела и бросила институт, чтобы полностью посвятить себя ребенку и спасению заблудшего Паши. Знаете, наверное, они все-таки нашли друг друга. Настя хотела спасать, а Паша искал спасения. Папа слег с инфарктом, а мама сказала, что у нее больше нет дочери, но сестра была в эйфории – она сама станет матерью и плевать на все.
Когда у нее начались роды, Паша спал, как всегда напившись. Накануне его уволили из театра. Воды отошли стремительно, она попыталась разбудить мужа, чтобы он отвез ее в больницу, но тот слишком крепко спал. Когда Настя вылила на него воду из чайника, он ее ударил. Когда приехала «Скорая помощь», она была избита до полусмерти, а он сам попытался совершить суицид.
