Банкир улыбнулся. Смерть для него — тот же вексель, подлежащий уплате, — вот и все…
— Продолжайте, — сказал он поверенному сухим голосом, — граф д'Антони, Кравель и компания…
— Сто двадцать тысяч долларов.
— Хорошо. Прибавьте к пассиву. Что еще? В Альбанский банк?
— Семьдесят пять тысяч…
— Хорошо. В Филадельфию?
— Двести пятьдесят шесть тысяч…
— Хорошо…
— Итог?
— Вот он.
Сухой смех вырвался из груди умирающего.
— Семь миллионов семьсот восемьдесят тысяч долларов… М-да… трудно, очень трудно!..
В эту минуту послышался с улицы скрип саней. Лошадь остановилась под окном банкира.
— Мисс Эффи приехала, — сказал поверенный.
— Наконец–то! — воскликнул Тиллингест… — Идите, я должен остаться один…
Он прислушивается. По лестнице идут… Легкие шаги принадлежат дочери банкира, мисс Эффи Тиллингест. Она открывает дверь. За ней двое слуг вносят человека, голова которого закатилась, а руки неподвижно повисли. Это был Бам. Тиллингест взглянул на пьяницу, которого положили на ковер, и который стал ворчать…
Слуги по знаку банкира вышли.
— Вот, папа, — сказала, смеясь, Эффи, — имею честь представить прелестнейшего мистера Бама!
Наступила минутная пауза. Эффи стояла перед отцом, сложив на груди руки и высоко подняв голову. Тиллингест улыбался. Он как будто гордился смелостью своей дочери.
Картина была странная. Банкир лежал на своей кушетке. Черты лица его были правильны и тонки. Нос узкий и длинный, рот сжат. Бледные губы имели ясное и строгое очертание. Волосы умирающего прилипли к вискам прямыми и сухими прядями. Он не носил бороды, но имел довольно длинную эспаньолку, начинавшуюся выше подбородка и торчавшую вперед вследствие постоянного движения его левой руки, машинально поднимавшей ее.
Лицо его выражало недюжинную энергию и волю, но, в то же время, и мелкую хитрость. Это было лицо делового человека, находящегося в состоянии постоянного риска, принимающего мгновенные решения, смелого, напористого, но всегда вынужденного скрывать свои чувства под маской равнодушия.
Эффи была красавицей, какими бывают девушки Севера, с их прозрачным белым цветом лица, глубокими, томными и в то же время невинными глазами, с природно вьющимися роскошными волосами. Чертами лица она походила на отца: та же точность очертаний, то же изящество. Ноздри были округлены глубоко выгнутой линией. Рот был правильный и грациозный. Что же касается глаз, то их умная острота, подчеркнутая холодной твердостью, в точности воспроизводила взгляд отца.
Она была стройна и высока, но ей не была присуща худоба англичанок, напротив, прекрасные формы ее тела вполне могли бы вдохновить античного ваятеля и художника эпохи Ренессанса.
Десять лет тому назад умерла ее мать. С тех пор она стала для банкира другом, товарищем, которому он поверял все свои тайны. Она испытала все страсти того зеленого стола, за которым сражаются промышленники и банкиры, что не могло не отразиться на ее оценках явлений окружающего мира. Честность и мошенничество стали для нее лишь разными формами одной и той же удачи. Эффи удивляла Нью-Йорк своей роскошью. Она хотела быть богаче самых богатых, поражать самых изобретательных и роскошных дам своими разорительными фантазиями и неожиданными капризами возбужденного воображения. Благодаря урокам отца в восемнадцать лет она уже была холодна и расчетлива…
Прежде чем рассказать, что будет происходить в комнате, где находятся умирающий, юная леди и пьяница, мы должны вернуться к происходившему здесь же несколько часов назад.
В эту же комнату Тиллингест позвал свою дочь. Это было в то время, когда доктор, уходя, объявил ему свой приговор.
— Эффи, — сказал Тиллингест, когда она вошла, — я должен сообщить тебе важную новость…
— Я слушаю, папа.
— Ты уверена в моей способности вести дела?
— Конечно, папа, точно так же как и вся Америка. Банкир улыбнулся. Эта похвала была ему дороже дочернего поцелуя.
— Что же дальше? — спросила Эффи.
— Но, дочь моя, и великих полководцев иногда преследует судьба! И тогда наступает день, когда по фатальному стечению обстоятельств, более сильному, чем воля, — самые лучшие комбинации неожиданно лопаются, или люди, верные им солдаты, неожиданно выходят из–под контроля, или цели, казавшиеся с первого взгляда легко достижимыми, вдруг становятся недосягаемыми… И вместо блестящей победы — что поделать — приходит поражение! Приходится бежать, куда глаза глядят! Великий полководец, бледный, но спокойный, еще пробует удержать возле себя горсточку верных и смелых солдат… Но — слишком поздно! Все рушится! Все погибло… Все пропало!.. На войне битва длится три дня… На бирже — три года. Итак, Эффи, целых три года Тиллингест боролся, придумывал комбинации, маневрировал… Не терян ни минуты, без отдыха и сна твой отец три года двигал миллионами, как другие двигают армиями… Он все испробовал… и вот, разбитый, побежденный свирепой судьбой, а, возможно, и вследствие происков коварных врагов — так или иначе Тиллингест вдруг видит себя раздавленным, уничтоженным, пораженным! Дочь моя, отец твой, один из хозяев всесильной Америки, один из царей спекуляции, символ Уолл–стрит — теперь разорен… Через три дня имя его будет в списке банкротов… Вот, Эффи, новость, которую я хотел сообщить тебе…
Старик, произнося эти ужасные слова, привстал на своей постели… Он как будто хотел еще бороться… Его остановившиеся глаза будто ждали какой–то неведомой помощи, которая дала бы ему возможность надеяться… Но нет — все было кончено… Ни одного луча света… Никакого выдоха… "Банк Новой Англии" рушился… Здание уже шаталось и готово было упасть.
Эффи молча смотрела на отца.
— Это не все еще, — сказал Тиллингест. В голосе его зазвенел металл.
Эффи выпрямилась в ожидании нового удара.
— Знаешь ли, Эффи, кто меня разорил?.. Старинный друг… — На слове "друг" он сделал четкое ударение.
— Никогда не забывай этого имени, Эффи: этого человека зовут Арнольд Меси!
Эффи молча кивнула.
— Я так уверен в победе, так уверен в том, что могу разорить этого человека, что возобновил бы борьбу завтра же… Если б мог… Да, я должен сказать тебе всю правду. Через двадцать четыре часа Тиллингест, израненный, разбитый, раздавленный, умрет как солдат на поле сражения. Я это знаю, мой доктор сказал мне всю правду. Я требовал это от него… Итак, дочь моя, ты разорена и завтра будешь нищей сиротой…
Эффи сделала странное движение, а затем, по–мужски протянув руку отцу, сказала:
— Что поделать? Я не сетую на тебя.
— Благодарю тебя, — отвечал Тиллингест, довольный ее словами. — Выслушай меня еще…
Следующие слова он особо подчеркнул.
