— Кто еще, кроме тебя, о том ведает? — спросил главарь шайки.
— Боярин Толгаров, ключник его, то бишь твой названый брат, холоп мой Лавр Кубарь. Ну и Сыч, но с тем ты сам дела делал. Больше никто.
— Значит, Микола? Вот от кого не ожидал. Правду говорят бывалые люди. Ищешь врага кровного, присмотрись к друзьям ближним. Ты, боярин, отдашь его мне.
— Коли договоримся, то отдам. И семью его тоже. Ты сам сможешь забрать их с болот. Он же твой кум. Но только после дела.
— Что за дело?
— Мы начали серьезный разговор? — спросил боярин.
— Да, — кратко ответил главарь шайки.
— Неужели ты, Козьма, сам не догадываешься, что за дело у меня к тебе?
— Нет.
— Ой ли? Скажи еще, что не знаешь о кладе, который на посаде в Твери найден был.
— Про него все слышали.
— Ты не прикидывал, как бы можно было завладеть им?
— Я не на допросе, боярин.
— Ладно. Про клад ты, стало быть, слышал. А про то, что царь Иван за ним из Москвы дружину выслал в Тверь, тебе тоже известно?
— Об этом не знал. Но догадаться нетрудно. Такие сокровища царь в Твери не оставил бы. Он обязательно прислал бы дружину. Она уже в пути?
— Да. Завтра должна подойти.
— Что за дружина? — поинтересовался Меченый.
— Отряд московского воеводы Ивана Кузнеца. Двадцать ратников и обоз в три телеги.
— А чего царь Кузнеца послал? У него не самый сильный отряд на Москве. Есть дружины и покрепче.
— Ну, это ему виднее.
— Уверен, стало быть, в том, что на царскую дружину и обоз никто напасть не посмеет.
— Может, и так.
— А ты хочешь, чтобы я собрал людей, порубил этот отряд и захватил сокровища?
— Что уж таить. Да, так оно и есть. Именно этого я и желаю. Сможешь?
— Когда отряд должен обратно на Москву пойти? — спросил Пурьяк.
— Покуда не знаю, но выясню завтра же. Ради этого поеду в Тверь.
— Сам-то сокровища видел?
В глазах Воронова вспыхнул алчный огонь, впрочем, тут же погас.
— Видел. Там золота, драгоценных камней, серебра столько, что хватит целый город поставить. А особая ценность для царя — икона.
— Украденная из Афона?
— Да.
— Ценная икона, видать.
— Ей цены нет, атаман.
— Всему есть своя цена. В чем хранятся сокровища?
— В коробах плетеных. Их четыре штуки. Все в одну телегу вместятся. Икона отдельно, в суме.
— Ладно, узнавай, когда отряд соберется на Москву идти, какой дорогой, и мне сообщи. После этого и решим, как сокровища с иконой брать будем. Но сразу говорю, моя доля — ровно половина сокровищ и икона.
— Побойся бога, Козьма.
— Это ты мне сказал?
— Ну да, ты же ни в бога ни в черта не веришь. Оттого и запросил невозможное.
— А сколько ты сам хотел дать мне и моим людям?
— Десятую часть. Это огромное богатство.
— А остальное ты решил разделить с московским боярином?
— Тебя, атаман, это не касается.
— Ошибаешься. Половина или ничего. Но тогда и ты тоже с пустыми руками останешься. А меня извести не успеешь. Я сегодня же обменяю тебя на свою семью, которую сторожат твои люди, и уйду с ней в лес, где нас никто не найдет. Половина, боярин.
— Кум твой тоже немало стоит.
— Я и без тебя достану его. Можешь не хлопотать. Гляжу, тебе поразмыслить надо, боярин. Езжай домой и думай. Решишь отдать половину, пришли холопа своего. А хочешь, сам приезжай. Это ни у кого подозрения не вызовет. Ко мне на починок разные вельможи заезжают, гробы дорогие заказывают. Может, и ты себе заранее припасешь? Никто из нас, мгогогрешных, не знает, сколько ему жить осталось.
— Типун тебе на язык, Козьма!
— Ладно, мы с тобой вроде обо всем поговорили. Езжай к себе, боярин, и думай. Я буду на починке.
— Но ты должен готовить свою шайку.
— Ты о моих делах не беспокойся. Свои делай. И чем быстрее сообщишь мне все, что касается переправы сокровищ, тем будет лучше.
— Тебе-то икона, Козьма, зачем, скажи на милость?
— Знаешь, боярин, сколько крови на мне? Очень много, по самое горло. А грехов, которые помельче, и того более. Икона эта, я слышал, считается чудотворной. Придет время, глядишь, и отмолю грехи свои перед смертью. А потом мои наследники ее отдадут в Афон, вернут старцам. И не спорь со мной. Это мое последнее слово.
Боярин продолжил торговаться:
— Четверть, Козьма. Это целое состояние.
— Половина.
— Четверть.
— Не зли меня, боярин, а то сам будешь брать сокровище. Впрочем, я справлюсь с этим делом без тебя и твоих людей. Тогда заберу все.
— Все же четверть.
— Нет!
— Ладно, треть. Но это мое последнее слово.
— Половина.
Воронов понял, что пора сдаваться, и заявил:
— Ладно, будь по-твоему. Заберешь два короба.
— И икону.
— Ее надо вернуть на Афон.
— Она вернется туда, когда время придет, а до того у меня будет.
Пурьяк проводил боярина, прошел в балку, распутал поводья, вывел коня в поле и запрыгнул в седло. Он ехал вдоль леса, постоянно всматривался и вслушивался в темноту ночи.
Вот и береза с кривым стволом. Рядом кусты. За ними чернота болотной жижи. Место непроходимое, но именно здесь начиналась тайная тропа. Она вела к лесному стану, где жили разбойники Меченого со своими семьями.
Неподалеку от топи должен был стоять дозорный пост. Пурьяк приложил ладони ко рту, ухнул филином и тотчас услышал такой же ответ. Через несколько минут из кустов к главарю шайки вышел бородатый мужик с бердышом.
— Меченый?
— Я!
— Чего это ты в такое время? Или работа подвернулась?
— Много говоришь, Демид. Брыло на месте?
— Конечно, где ж ему еще быть-то?
— Мало ли, мог и отъехать к родственникам.
— У него из родственников дед слепой в Твери остался. Да и тот уже из ума выжил, не узнает внука.
— Позови мне его.
— А что, сам в стан не пойдешь? Гать уложена надежно, хоть коня заводи.
— Нечего зря людей тревожить. Пусть Игнат сюда выйдет.
— Как скажешь. Только ждать придется.
— Это я и сам знаю, а ты поспешай. С тобой кто в дозоре?
