Через несколько минут воевода особой дружины подал команду:
— Вперед, за мной!
Он повел коня к балке, отходящей в сторону Твери.
Дружина прошла по ней около версты, выехала в поле. По команде Дмитрия воины разъехались, выдерживая направление на юго-восток. Около одиннадцати часов все они оказались в осиннике, где были встречены Осипом Горбуном.
В то же время на починок Долман заехал боярин Воронов. Пурьяк уже не делал гробы. Его мастерская, заваленная досками, пустовала.
Жена и дети Козьмы занимались подготовкой к отъезду. Они пока ничего не грузили на телеги, только вытаскивали скарб из сундуков, рассматривали и решали, брать его с собой или оставить. Особенно в этом усердствовали Любава и Лана.
Василий собирал инструмент и оружие. В доме имелись сабли, боевой топор, бердыш, копье и даже латы. В свое время Пурьяк на всякий случай прикупил их и припрятал.
Воронов въехал во двор, соскочил с коня, накинул поводья на столб городьбы.
Женщины в этот момент находились в доме, Василий — у мастерской.
— Приветствую тебя, Козьма!
— Что, боярин, ушли московские гости?
— Ушли, Козьма.
— Точно? Не вернутся назад к ночи?
— Нет, но почему к ночи? Или ты…
Пурьяк усмехнулся и заявил:
— Ничего я не задумал, боярин, слово свое сдержу. Вот подождем, пока московские гости доберутся до Каменки, убедимся в том, что ждать засады не приходится, и поедем к Черному лесу. Там ты заберешь свою долю. Холопов оставь на подворье или в селе. Возьми с собой лошадь с повозкой и одного возницу, которого тебе потом придется убрать. Лишних людей мне у леса не надо.
Воронов посмотрел на главаря шайки и осведомился:
— А с тобой сколько народу будет?
— Отсюда я один поеду. Из леса выйдут трое с конем, везущим короба с сокровищами. Снимем их на землю, проверишь свое добро и уедешь вместе с ним. Надеюсь, что больше никогда не увижу тебя.
— Я тоже на это надеюсь, — заявил Воронов.
Пурьяк расхохотался. Только сделал он это весьма своеобразно. Физиономия его не менялась, слышались только какие-то горластые выдохи, очень мало напоминающие смех. Но это, наверное, оттого, что через все его лицо пролегал безобразный шрам.
— Вот видишь, боярин, наконец-то наши желания совпали. Ты не хочешь больше видеть меня, я — тебя.
Воронов чуть подумал и проговорил:
— Я приеду с возницей, но учти, за Гиблой рощей будет ждать меня десяток ратников воеводы Опаря.
— Если ты желаешь, чтобы они отняли у тебя сокровища, то бери их с собой. А еще лучше поставить самого Опаря во главе этого десятка.
— Это мне решать.
— Конечно, боярин. Разве я против? Не по чину мне с тобой спорить.
— Ладно, скажи, когда мы проведем передачу сокровищ?
— Я же сказал, как узнаешь, что князь Греков с боярами встал на постоялом дворе в Каменке, в ту же ночь и проведем. У меня и сейчас все готово.
Воронов усмехнулся и заявил:
— Вижу. Бабы хлопочут, готовятся к отъезду.
— Василий еще инструмент собирает, хотя он мне больше не понадобится. Разве что так, для души, просто побаловаться, — сказал Пурьяк.
— Гробик смастерить.
— Я умею не только гробы делать. Но можно и его.
— А не рано ли собираешься в бега, Козьма? — спросил продажный боярин, сощурил глазки и посмотрел на главаря шайки.
— В самый раз. Когда пойдем на дело, поздно будет. А сборы должны быть спокойными, дабы лишнее, уже ненужное не взять и самое необходимое впопыхах не оставить. Да и князь Греков этим вечером уже окажется в Каменке.
— За дружиной смотрят?
— Нет. В Каменке живет надежный человек. Я заранее просил его приглядеть за московской дружиной. Он приедет и сообщит.
— Ты так доверяешь ему? Или и он останется тут, в болоте?
— Нет, отпущу. Пущай живет. Опасности в нем никакой. Но это дело, уж извиняй, боярин, тебя не касается.
— Как я узнаю, что тот человек к тебе приезжал?
— Хочешь, утром заезжай или оставайся ночевать на починке. Конечно, мой дом — не твой терем, но сытно накормлю и спать уложу.
— А ночью удавишь.
— По себе других не меряй, боярин.
— Ты это о чем?
— О княжеском наместнике Коновалове. Его кто удавил? Твой холоп Мирон или сам купец Тучко? Наверное, Петр Андреевич, ему сподручнее было. Он знал, что и как на подворье у наместника.
— Ты говори, Козьма, да не заговаривайся. Своей смертью помер Борис Владимирович, царство ему небесное. — Воронов перекрестился.
— Ну так что решил? Утром приедешь или останешься? — спросил Меченый.
— Утром, но предупреждаю, Козьма, чтобы без обиды, за твоим починком будут смотреть.
— Сколько угодно.
Из дома вышла жена Пурьяка.
— Козьма, я вот думаю, серебро Ланы… — Она увидела боярина, осеклась и прикрыла рот ладонью.
— Сгинь! — крикнул Пурьяк. — Велю всем в доме быть!
Любава мигом исчезла в сенях.
Воронов покосился на разбойничьего атамана и заявил:
— Так у тебя и тут добра немало, да? Серебро, может, и золото есть?
— А у тебя, боярин, дома мыши от голода дохнут?
— Кто я, а кто ты?
— А вот это не важно. Сейчас мы с тобой не боярин и ремесленник, а сообщники, равные по своему положению. Нет, я, пожалуй, немного повыше буду, потому как ты полностью зависишь от меня.
— Не о том разговор пошел.
— Согласен. Тебе лучше в Тверь ехать, Всеволод Михайлович, там на виду у князя быть. А насчет моего предложения думай до вечера. Но коли придешь ночевать, то один и без смотрителей.
— Поглядим. До встречи, Козьма.
— До встречи, Всеволод Михайлович.
Воронов снял поводья со столба, запрыгнул в седло, стеганул молодого скакуна и погнал его к селу.
В дверном проеме появилось лицо Любавы.
— Уехал гость дорогой? — Эти слова она сказала так, будто речь шла о чем-то противном, неприятном.
— Уехал. А ты чего вылетела из дома как сбесившаяся и влезла в наш разговор со своим серебром? Не видела разве, что боярин приехал.
— Да коли видела бы, Козьма, то и не вышла бы. Я и на дворе-то не сразу его заметила.
— Потому как в башке глупые бабьи мысли. Что там с серебром Ланы?
— Ты вроде хотел продать ее украшения. Вот я и желала узнать, их как, глубже прятать или на видном месте держать, чтобы потом перед купцом не трясти телегу:
