– Ну, не то, что знакомы, – уставился на огонь Хельм. – Я ж говорю, в походы я ходил по молодости. Но не зацепился среди гвардейцев, хотя тебя помню. Если вспомнишь сам что, расскажи, мало ли я чего о себе не знаю. Но сейчас меня от другого мутит. Как-то все странно сошлось. Мы ведь и в самом деле в беду попали. Поставили с Греном и Рутом сеть на речушке за Урсусом, вытащили, только начали рыбу складывать в корзину, как из кустов выбирается незнакомый егерь. Так и так, господская речка – значит, господская рыба. Ну, мы вроде бы с понятием, отсыпаем ему долю за беспокойство, а он упрямиться начал. Мечом принялся размахивать. Ну, отняли мы у него меч, встряхнули слегка, чтобы не зазнавался, мало ли, может он еще к нашим порядкам не привык, да только едва отпустили, смотрим, а у него нож торчит в сердце. Причем, мой нож. Который должен был висеть у меня на поясе в кожаных ножнах и которого я даже не касался! Призадумались, что делать-то, а егерь похрипел с минуту, подергался, да и отошел туда, откуда не возвращаются. Глянь, а из тех же кустов уже выбирается господская стража и сообщает, что все мы задержаны за убийство этого самого егеря, и жизнь наша, можно сказать, закончена.
– Мало ли, – нарушил тишину Брет. – Может быть, в горячке…
– Нет, – оборвал Брета Хельм. – Злость была, а горячки не было. А теперь смотри. У меня ни семьи, ни родителей, не по моей вине, а от недостатка усердия или везения, короче, бобыль я. Но так и Грен с Рутом – тоже не при семьях, и не часто мы с ними сходимся, а тут как-то сговорились на общую рыбалку, словно за язык кто тянул. Короче говоря, плакать о нас некому, хлопотать тоже некому. Дальше вовсе чудеса пошли, егерь тот, который с ножом в груди, пропал. Ну точно знаю, что доставили его в холодную, даже нож вытаскивать не стали, а наутро ни ножа, ни егеря. Еще неделю нас мурыжили с приятелями, куда тело делось, кого заслали, кто украл. А мы и знать не знаем, но чувствуем, что дело идет к казни. Уже и стражу назначили, чтобы в Урсус нас отправлять. А ночью мне приснилась бабка. Незнакомая, никогда я ее раньше не видел. И сказала она мне, что надо мне уходить на запад, мол, не сносить мне здесь головы, а там жизнь каждый день как заново начинается. Тем более, что помощь моя требуется одному человеку.
– Это кому же? – нахмурился Торн.
– Торну Бренину, капитану одалской гвардии и дочери его Гледе, – развел руками Хельм. – Дочери я, правда, пока не вижу, но с тобой бабка точно угадала. А почему сразу об этом не сказал, так только для того, чтобы ты меня за дурака не принял. Честно говоря, я ведь сам себя дураком числил, когда в эту сторону подался, да еще приятелей с собой поволок.
– За дурака никогда не поздно принять, – прошептал Торн. – А как та бабка выглядела?
– Не помню я, – отмахнулся Хельм. – Ничего не помню, одно лишь в памяти засело, что руки у той бабки были какие-то… черные, что ли. Но не в том дело. Проснулся я, смотрю, цепи на моих руках и ногах разомкнуты, да и приятели мои тоже уже без цепей, и двери все открыты, а стража спит. Ну и помчался я на запад. Долго пробирались. Окольными путями. Уже здесь, в Могильном остроге я встретил одного знакомого из наших мест, да успел перекинуться с ним словом и узнал, что никакого нового егеря у нас там не было, старый егерь служит, как и служил, и ничего не ведает о нашем проступке.
– Ну, не знаю, – махнул рукой Соп. – Может, соседний егерь на вас напоролся?
– Соседний? – хмыкнул Хельм. – Я, когда оружие свое в холодной забирал, сразу свой пояс приметил. Меча-то у меня не было, а вот пояс был что надо. Вот он! Ты только посмотри! На нем и крючки нужные, и прорези, и ножны от того самого ножа намертво приклепанные, и кармашек потайной. Так вот.
Хельм сдвинул пояс и вытащил из ножен широкий охотничий нож.
– Видите, что выжжено на рукояти? Четыре руны. Хельм. Это я. А нож – мой. Так вот, именно он торчал в груди того егеря. Возникает вопрос, как он вернулся в ножны? И еще более страшный вопрос, что, демон его раздери, все это значит, если нож этот ножен своих так и не покидал? А?
– Морок? – спросил Соп.
– Ага, – скривился Хельм. – Вроде этой Пепельной пустоши. Бабка эта с черными руками. Непослушным детям про нее на ночь только рассказывать. Вот ты, Скур, чего примолк и побледнел, как беленый холст? Как ты попал сюда? Ты же говорил в остроге на торжище, что подставил тебя кто-то в Йере, что ты в бега бросился?
– Ты будешь смеяться, – прошептал Скур.
– Мне не до смеха, – буркнул Хельм.
– Бабка с черными руками, – пробормотал Скур. – Только не во сне, а наяву. Я ж не просто торговец, я йерский лекарь. Ну, есть кое-какие умения в магии, но ярлыка нет. А без ярлыка ты словно птица без крыльев. Одно слово – курица. Так что лекарствую понемногу. Снадобья продаю. У меня лавка не лавка, а навесик с ларем имеется на йерском рынке. Ну, там много не наторгуешь, так что я с лотком и по окрестностям. Вот и дошел до Урсуса. Ну и наткнулся у городских ворот на бабку. Я пригляделся, а у нее руки все в каменьях, а из-под каменьев – чернота струится. Ну, словно она сажу с водой месит и на солнце, не смывая, высушивает. И дернул же меня демон за язык. Что это у тебя с руками, спрашиваю? Не хочешь ли ты купить у меня настой колючей травы, он черноту с твоих рук смоет, если пить его с утра по три глотка, и с вечера по четыре. Соврал, конечно. Ничего от этого настоя кроме слабости в сердце не будет. А она остановилась, да так меня взглядом припечатала, что в памяти у меня кроме ее черных рук, ничего не осталось. Только голос еще. Спросила меня, погань такая, бывал ли я в Пепельной пустоши? Я говорю, что бывал, и опять собираюсь, мол, дело у меня там одно есть. Так говорит, поспеши, иначе твоя настойка колючей травы так и будет в груди у тебя булькать. А встретишь в Пепельной пустоши капитана Торна Бренина, будешь служить ему, и только через него освобождение получишь.
– От чего освобождение? – не понял Торн.
– От боли в груди, – вздохнул Скур. – Или ты думаешь, что я от немощи клюку эту за собой волоку? От телесного расстройства, которое на меня та бабка и наслала за мою ложь. И знаешь, Торн, когда я едва не обделался? Когда ты мне имя свое назвал!
– Это что же за колдунья мне отряд подбирает? – задумался Торн.
– Как она выглядела? – спросил Соп. – Браслеты на запястьях у нее из обычных камней не разглядел?
– Было что-то, – отмахнулся Скур. – Ожерелья какие-то или браслеты, но до них ли, если руки черны?
– У Чилы руки были обычными, – почесал затылок Соп.
– Как ее звали? – помрачнел Торн. – Не Чила?
– Я с ней не знакомился, – огрызнулся Скур. – Я вообще ее не помню. Только руки и все.
– Это как же? – развел руками Хельм. – Бывает такое, чтобы одна и та же бабка приходила к мне во сне, а к Скуру наяву?
– Мне вот пару раз Хода снился, – буркнул Соп. – Ну, мой воевода, скажем так. А к кому-то он наяву приходил. И что?
– А ничего, – обозлился Скур. – Помню, что была старуха, а какой масти, во что одета, да какова с лица – как отрезало. Только руки, словно на костре их закоптили. Я вам честно скажу, что кое-что понимаю в наговорах. Мой род… впрочем, ладно. Но если это было колдовство, то я против нее словно мышь против горы. Да чего там, еще меньше! Вот ведь, угораздило… Ладно, хватит нутро терзать. Варево наше готово. Давайте ваши плошки.
