– Бред это все, – проговорил Торн. – Никогда не поверю, что есть кто-то, кто в состоянии так подстроить, чтобы и я, и мои друзья, да и вовсе случайные люди оказались вместе вот здесь на краю Пепельной пустоши. Это невозможно. Да возьми хоть нас, если бы Хода не был ранен, нас бы здесь не было!
– Скажи еще, что его бабка с черными руками ранила, – проворчал Соп.
– Не знаю, – вздохнул Хельм. – Но я себя случайным человеком не считаю. И все-таки есть во всем этом что-то ужасное. Нутро у меня томится от таких загадок. Невозможно так.
– Но мы все здесь? – неожиданно подал голос Вай. – Значит, возможно. Другое непонятно, я-то ей зачем? Я ведь вроде бы… обычный монах. Ничего не знаю почти. Ничего почти не умею. Я… никто. Пустое место. Поэтому, наверное, никаких бабок с черными руками и не помню.
– Ты с лопатой хорошо управляешься, – напомнил Соп.
Всю эту ночь да и последующую Торн словно находился в полусне. И вроде веки были сомкнуты, но он видел как истлевают угли в костре, слышал далекий волчий вой, который за полночь приблизился и как будто доносился со всех сторон сразу. Вздрогнул, когда у кустов захрапели лошади, почувствовал мелькнувшие тени Андры и Фошты, ощутил звяканье ложек по остывшему котелку и кряхтенье поднимающихся в дозор Грена и Рута. Сейчас, когда его сын был в беде, а дочь оставлена на чужих людей – Филию и отчасти на Хопера, он не мог думать ни о чем другом, но происходящее вокруг не оставляло его в покое, а сквозь забытье, словно океанская волна, накатывало на него прошлое.
Больше тридцати лет прошло с тех пор, как небольшой отряд молодых стрелков оказался у того самого Могильного острога, и капитан Друер, подкрутив седые усы, сообщил юнцам, что в Опакум они пойдут через Пепельную пустошь, а кто боится, тот может снимать с пояса меч и отправляться к мамочке. Мамочки к тому времени у Торна уже не было, как тогда оказалось, и отец доживал последние месяцы, не просто было считаться не только единственным, но и поздним ребенком, но меч снимать Торн не собирался. Он не мог понять, чего стоило бояться двум десяткам крепких молодых воинов даже на присыпанной проклятьем равнине. Но на второй день пути его начала бить дрожь. На очередной стоянке Друер подошел к побледневшему воину и, не слушая его бессвязного лепета, положил ему ладони на виски, выдержал так с минуту, а потом хлопнул парня по спине и велел перебираться из седла на подводу.
– Это еще зачем? – спросил Торн.
– Надо так, – неопределенно произнес Друер, и когда воин прижался спиной к мешкам, которые отряд сопровождал до Опакума, протянул ему мех вина. – Сейчас выпьешь половину. А остальное завтра после полудня.
– Зачем? – поразился Торн. – Какой от меня будет толк, если я захмелею?
– Никакого, – признался Друер. – Но если ты сойдешь с ума, то толку будет еще меньше.
– Почему я должен сойти с ума? – нахмурился Торн.
– Потому что у тебя умерла мать, – ответил Друер. – И потому что ты молод, и не видел смертей наяву. Таких, когда плоть рвется, и дух покидает тело, сотрясая его судорогами. А больше ничего не спрашивай. Судьба, конечно, не выбирает, какой колпак натянуть на нашу голову, но если есть выбор – горячий котел в качестве головного убора лучше не использовать.
– А как же они? – показал на приятелей Торн.
– Беззаботность их преимущество, – объяснил Друер. – Но не думай, скоро она развеется. Может быть, как раз сегодня или завтра.
Торн напился до беспамятства. Это было несложно сделать, он не был привычен к крепким напиткам, а в меху оказалось не вино, а какая-то жгучая горячительная смесь. Во всяком случае память покинула Торна, когда мех опустел на четверть, а вернулась, когда отряд выбрался на Болотный тракт. Спутники рассказывать о пережитом в Пепельной пустоши отказались. Кажется, беззаботность и в самом деле покинула их. А Друер через несколько лет погиб. Успев перед этим спасти жизнь Торну. Может быть, во второй раз.
Покачиваясь в седле, Торн опускал веки и ловил ухом какие-то вопросы, отвечая на них, и даже умудрялся улыбаться причитаниям Скура, что тряпье удается находить только гнилое, что хорошее место для города надо еще поискать, что земляное масло смешано с водой, но факелы готовы, и волкам перепадет, пусть только сунутся. Стоило Торну открыть глаза, он видел все то же – серую равнину с клочьями кустов и чахлыми рощами в отдалении и никаких признаков города.
На третий день пути отряд наткнулся на полусъеденную тушу кабана. Скур зябко потер плечи, приложил ладонь ко лбу, вглядываясь в серую луговую даль, в которой иногда мелькали серые тени, и сказал, что город уже близко.
– С какой стороны? – принялся крутить головой Соп, но Скур успокоил его тут же.
– С любой стороны. Вот его нет, и вот он есть. И откуда он берется, и зачем – никому не ведомо. Только не думай, что тебе удастся пройти по его улицам, он не для этого.
– А для чего? – спросил Брет. – Я что-то слышал о пепельном мороке, но не помню толком.
– Для каждого он свой, – понизил голос Скур. – Кому-то может и не город является, а болото какое. Или помойка. Пустошь выморачивает всех по-разному. Но многих и не трогает. Но если у тебя умер близкий человек или друг, ты можешь его увидеть.
– А если он давно умер? – спросил с дрожью Брет.
– А я почем знаю? – пожал плечами Скур. – Главное, что если кто-то жив, то его ты не увидишь. Но страшно-то другое. Если ты нутро свое запачкал, ну, там предал кого или подлость какую совершил, тебе будет очень плохо. Некоторые не выживали.
– А что видел ты? – спросил Соп. – Ты ведь идешь сюда не в первый раз?
– Не в первый! – согласился Скур, оглянулся, нашел взглядом Хельма с двумя спутниками и прошептал. – Но я не могу вспомнить, что я видел. Точно знаю, что видел что-то очень важное, но открываю глаза с утра – и все. Не помню! Но ничего. У меня на этот раз собой клочок пергамента есть и графит. Запишу сразу, как увижу!
Вечером Скур дал знак сворачивать с дороги и заводить лошадей на один из невысоких холмов, которых было вдосталь и по правую, и по левую руку. Соп, Брет и Вай принялись таскать хворост от ближайшего ельника, Вред с приятелями начали в который раз подвязывать и смачивать маслом факелы, а Андра и Фошта, которые не донимали спутников разговорами, сели у костра, расстелили одеяло, вытащили мех с вином и принялись пить.
– Что, девы, совесть не чиста? – спросил Торн, забивая в землю кол для коновязи.
– А кто ж ее знает? – узнал по голосу с хрипотцой Андру Торн. – Самой-то все кажется гладким, а ну как тот, кто морок этот раскидывал, придирчив и мелочен? Лучше не рисковать.
– Как раз рискуете, девы, – загоготал Хельм. – Упиться до беспамятства в окружении восьми мужчин – это верх легкомыслия.
– Нет, – пьяно качнулась Форта. – Верх легкомыслия – это прикоснуться к упившейся до беспамятства одной из нас. А низ легкомыслия… Андра, а что такое низ легкомыслия?
