– Ты о чем-то хочешь меня попросить?
– Нет, с чего ты взял.
– Тогда зачем устраивать эти… шашлыки?
– По-родственному. Я же сказал – по-родственному. Безо всякой задней мысли.
Курашов вздохнул.
– Слушай, Александр…
– Викторович, – подсказал Железняк.
– Мне это не нравится. Тебе явно что-то от меня нужно.
– Правильно говорят, что большой бизнес портит людей. Они становятся подозрительными.
– У Ларисы какие-то проблемы?
– Нет ни у кого никаких проблем, – заверил Железняк. – Антон, я просто хочу, чтобы мы с женой приехали к тебе на дачу. Чтобы ты пожарил шашлыки и чтобы пару часов мы все изображали большую дружную семью.
– Хорошо. Я тебе перезвоню.
И Курашов положил трубку. Железняк был уверен, что он еще перезвонит. Конечно, перезвонит, когда ему доложат о том, что происходит в области. А ему уже скоро доложат. Правда, он не сразу поймет, что именно происходит в области. И не сразу поймет, что за тем, что происходит, стоит его шурин. Хотя нет, это Курашов ему шурин. А он Курашову зять. Или наоборот? Ладно, не суть.
Железняк продолжал звонить и отправлять факсы. Два раза ему приходилось выехать из банка, чтобы провести личные встречи. В половине пятого вечера операция была в общих чертах закончена. Оставалось добавить буквально пару штрихов.
Железняк откинулся на спинку кресла и посмотрел на потолок. На секунду ему показалось, что он может видеть сквозь навесной пластиковый потолок, бетонные перекрытия, металлическую крышу и толстый слой атмосферы, пронизанный дневным светом. Он видел звезды, которые нависали над ним, похожие на россыпь серебряных монеток. А может быть, это были просто искры из усталых глаз.
Он это сделал. Никто еще так не делал. И никто не предполагал, что это можно сделать. Железняк готовился к этому дню много месяцев. И вот сегодня он запустил все заранее приготовленные механизмы. Он создал что-то вроде прозрачной стены вокруг одного-единственного предприятия. Предприятия, которое называлось «Волоковецкая сталь». Это был режим, который мировые правительства создавали вокруг кровавых диктатур. Режим жесточайших санкций, режим, при котором никто не мог дать «Волоковецкой стали» ни копейки денег. Не мог расплатиться за продукцию, не мог дать кредит ни под какие проценты. Не мог даже просто достать из кармана горсть монет и отдать их Курашову. Любого, кто попытался бы перевести, передать, переслать на «Волоковецкую сталь» какие бы то ни было деньги, встретила бы выстроенная Железняком прозрачная стена. Прозрачная, но непробиваемая. А для верности Железняк еще и выстроил вокруг этой стены огромный ров, который заполнил соляной кислотой. Чтобы быть уверенным в том, что даже если Курашов встанет возле прозрачной стены и будет там махать руками и подавать знаки окружающим, которые как ни в чем не бывало ходили взад и вперед мимо него, так вот, чтобы ни у кого из них не возникло желания приблизиться к этой стене. А если бы кто-то даже захотел это сделать, он провалился бы в выкопанный Железняком ров и умер бы мучительной смертью в соляной кислоте, которой он наполнил этот ров.
Когда-нибудь он напишет об этой операции в своих мемуарах. А до тех пор о ней будут говорить тихо и за закрытыми дверями. Не так много людей, способных оценить то, что он сделал. Может быть, Уоррен Баффет оценит. Джордж Сорос. Билл Гейтс – вряд ли. Этот мальчишка, который всю жизнь просто штамповал свои компьютерные программы, ничего не понимает в том, как на самом деле работают деньги. И для чего они на самом деле нужны. Прозрачная стена… Железняку очень понравился этот образ – прозрачная стена, ров, заполненный кислотой, и Курашов, который бьется о прозрачную стену. Его лицо искажено, глаза вылезли из орбит, рот открыт в немом крике, который никто не слышит.
– Давай, дружок. Давай! – подбодрил его Железняк.
Зазвонил телефон.
– Курашов на линии.
– Соединяй.
Голос Курашова теперь не был сердитым. Он был по-настоящему напуганным.
– Ты в курсе, что происходит?
– А что происходит?
– «Трастовый банк» опротестовал наши платежи.
– Такое бывает. Обратись в другой банк. Например, в «Открытие».
– Обратились. У них нет денег.
– Позвони в «Сбер», там, правда, проценты.
– Ты что, думаешь, я идиот? Мы звонили везде. Никто не дает нам денег!
– Что за бред?
– Вот и я тебя спрашиваю – что за бред? Почему самой крупной компании области отказывают в кредите?
– Тебе нужен кредит?
– Мне нужны оборотные средства.
– Сколько?
– Четырнадцать миллионов долларов в день.
Железняк присвистнул.
– Звони в Америку.
– Там уже закончился рабочий день.
– Значит, завтра позвонишь.
Помолчали. Следующая фраза далась Курашову явно с большим трудом.
– Ты можешь мне помочь?
Железняк не сдержался – его лицо расплылось в широкой улыбке.
– Конечно, Антон. Чем могу.
– Ты предлагал встретиться. Давай сегодня. Можешь подъехать ко мне в офис?
– Нет, – покачал головой Железняк, – давай у тебя на даче. Как я и предлагал. Жены, шашлыки, по бутылке пива.
– Зачем тебе это нужно? – не понял Курашов.
– Что именно?
– Зачем тебе дались чертовы шашлыки? Ты что, не можешь сходить и пожрать в ресторане?
– Не кричи на меня, – строго сказал Железняк, – я не твой подчиненный. И вообще, ты сейчас не в том положении, чтобы кричать на людей. Тебе нужны друзья. А еще лучше – родственники.
Несколько секунд в трубке было тихо, потом Курашов выдавил из себя:
– Извини. Ладно, приезжай с Ларисой. Будут тебе шашлыки.
Железняк кивнул и положил трубку.
Вот так.
Глава 23
Когда Лупоглазый возвращался с очередной прогулки, он почувствовал запах бензина. Рядом с домом проходила дорога, так что, в принципе, ничего странного в этом не было. Может быть, кто-то из водителей «обсох» на трассе, достал из багажника канистру с бензином и перелил бензин в бак, ну и пролил пару капель на траву на обочине.
Когда он подошел к дому, он увидел, что на крыльце сидит рыжая девочка. Ей было восемь или девять лет. Рыжая, конопатое лицо. Одета в джинсовый комбинезон с заплатками на коленях и черную водолазку. Она показалась Лупоглазому смутно знакомой. Бензином пахло от нее.
– Чем это у тебя тут так воняет? – спросила она.
Лупоглазый хотел пройти мимо нее в дом, но не тут-то было. Она схватила его за ногу и довольно сильно дернула на себя, да так, что он чуть не упал.
