Базис для мистического опыта – интуитивная онтология. Обычно она служит для классификации реальности, разделения на одушевленные и неодушевленные предметы, к примеру, растения или животные. По различным психологическим причинам сверхъестественный опыт – результат смешения разных онтологических категорий… Нам кажется, что оправданным будет приписать религиозности эволюционный статус адаптации
[670].
Как будто бы мистиков всерьез заботит различие между животными и растениями…
Фактическая рациональность против практической
«Адаптация – золотой стандарт, в сравнении с которым следует судить о рациональности, а также всех прочих формах мышления»
[671].
Биолог и антрополог Дэвид Слоун Уилсон
Дэвид Слоун Уилсон выступил с предложением несколько иного подхода. Он не утверждает, что люди каким-то образом запрограммированы на то, чтобы принимать неверные взгляды на реальность. Его довод гораздо более замысловатый. В «Соборе Дарвина» (2002) он различает рассуждения двух типов: фактические (основанные на буквальном соответствии) и практические (основанные на адаптированности поведения).
Религиозные верования, объясняет нам Уилсон, рациональны не фактически, а практически. То есть они помогают нам преуспевать в жизни. Следовательно, в вере в них нет ничего нерационального. И действительно, он говорит: «Историк-атеист, понимающий реальную жизнь Иисуса, но с беспорядком в собственной жизни в результате его верований, оказался бы фактически приобщен к реальности и практически отчужден от нее»
[672]. Однако различие, которое нас просят сделать между фактическим и практическим реализмом, обходится дорого: рациональность не настолько ценна, как нам казалось. «Рациональность, – настаивает Д. С. Уилсон, – это не золотой стандарт, в сравнении с которым следует оценивать все прочие формы мышления»
[673].
Но при чем же здесь наука? Уилсон защищает науку следующим образом: «Наука уникальна лишь в одном отношении: ее однозначной преданности фактическому реализму. Буквально все прочие объединяющие человечество системы содержат фактический реализм как важный и даже ключевой элемент, но в случае необходимости подчиняют его практическому реализму». Уилсон сомневается в том, что ценностей фактического реализма достаточно для поддержания объединяющей системы, но убежден, что ценности практического реализма на это способны
[674].
Сегодня история науки едва ли подтверждает точку зрения Д. С. Уилсона, что в науке фактически реализм торжествует над всем прочим. В конце концов в науке превалирует истина, но сначала, иногда на протяжении десятилетий или веков, по-видимому, в ней превалирует все прочее. Как отмечает Томас Кун,
состояние Птолемеевой астрономии было возмутительным до того, как Коперник объявил о своем открытии. Вклад Галилео в исследование движения небесных тел неразрывно связан с затруднениями, обнаруженными в теории Аристотеля критически настроенными учеными. Новая теория света и цвета, разработанная Ньютоном, возникла из открытия, что ни одна из теорий, существовавших до парадигмы, не объясняет длину спектра, а волновая теория, заменившая ньютоновскую, была провозглашена в момент растущего беспокойства об аномалиях в связи с эффектами дифракции и поляризации и ньютоновской теорией. Термодинамика родилась из столкновения двух существовавших физических теорий XIX века, квантовая механика – из ряда трудностей, возникших вокруг излучения абсолютно черного тела, теплоемкости и фотоэффекта. Более того, во всех этих случаях, кроме ньютоновского… уместно будет описать состояние соответствующей сферы как нарастающий кризис
[675].
В этом отношении наука немногим отличается от правительства или религии. Зачастую изменения возникают, только когда системы, которые с упорством защищаются, рушатся по причине собственной неработоспособности. Но то, что Д. С. Уилсон подразумевает под «наукой», выглядит материализмом, который он расценивает как фактический реализм. Поскольку он дал этим терминам именно такое определение, оспорить его доводы невозможно.
Однако главное затруднение его тезисы представляют тем, что мистики, основавшие религии, на самом деле стремились к фактическому реализму. Именно он является их целью. На основании своего опыта им свойственно описывать высшую реальность как «сверхрациональную», а не «субрациональную». Там, где материалист смотрит на вселенную снизу вверх (от грязи к разуму, от монады к человеку), они смотрят на нее сверху вниз (от Разума к разуму/материи). Они не пренебрегают рациональностью, но обнаруживают, что этого общепринятого довода недостаточно для описания мистического сознания, как бы им этого ни хотелось. Как мы уже видели в главе 6, у материалистов нет однозначных свидетельств тому, что они правы, а мистики – нет.
Если религия действительно более адаптивна, чем безверие, наиболее вероятное объяснение таково: мистики правы. Материализм ошибочен, но большинство нематериалистских систем содержит по меньшей мере некоторые истинные элементы. Как и следовало ожидать, некоторые из них содержат гораздо больше истинных элементов, чем все прочие. Если это утверждение корректно, нам следует ожидать, что люди, получившие РДМО, обычно хорошо адаптированы к жизни, и как мы увидим в главе 8, это предположение обычно подтверждается.
Но главную проблему в позиции Д. С. Уилсона заметил Леон Уизелтир во время подготовки рецензии на книгу философа-материалиста Дэниела Деннета «Развеянные чары: религия как природный феномен» (2006). Это поражение, нанесенное самому себе: «Нельзя опровергнуть убеждение, не опровергнув прежде его содержание. Если вы считаете, что можете опровергнуть его любым другим способом, описав его происхождение или рассмотрев следствия из него, значит, вы не верите в рациональное мышление». Он добавляет:
