Язычок и губы Дженевив опускались все ниже, дразня и терзая. Она только постигала искусство соблазна, и Ричард не хотел мешать ей, хотя и изводился от безумной жажды. Его сердце билось гулко, как церковный колокол, мышцы живота подрагивали в такт прикосновениям, воздуха мучительно не хватало.
С невероятной медлительностью Дженевив расстегнула оставшиеся пуговицы его брюк. Горячая, пульсирующая плоть скакнула навстречу, и она тотчас, подчиняясь инстинкту, схватила и сжала ее в ладони.
Ричард глухо застонал.
– Прости, я слишком сильно…
– Не останавливайся.
Пауза. Затем осторожное скольжение пальцев вверх-вниз, от кончика до основания и обратно. Ричард смотрел, опустив голову, не в силах оторвать взгляда.
Движения Дженевив становились все увереннее и четче. Вверх-вниз, туда-обратно, быстрее, быстрее. Ричард едва не стонал и дышал, словно загнанный пес. Он уже почти не соображал, где находится и что происходит.
Поймав Дженевив за руку, он остановил торопливые движения ее пальцев.
– Снимай платье.
Удивительно, но она подчинилась без промедления: торопливо вытащила шпильки из волос, стянула платье, потом нижние юбки.
Ричард сидел на краю гробницы и рассматривал Дженевив. Она была дивно хороша и невероятно манила.
– Иди ко мне. – Он потянул ее за руку, принуждая сесть к себе на колени.
– А так… делают? – Она обеспокоенно нахмурилась.
Ласково сжав ее обнаженную ягодицу, Ричард закрыл глаза от наслаждения. У его любимой была нежная бархатная кожа.
– Делают по-всякому, милая. Тебе понравится.
Она улыбнулась.
– Раз ты так говоришь, значит, точно понравится.
– Ты должна оседлать меня. Это будет гораздо приятнее, чем скачка на лошади, – пообещал Ричард.
– Сейчас проверим…
Дженевив приподняла бедра и сжала его естество в ладони, направляя. Она опускалась осторожно, прислушиваясь к ощущениям, и Ричард видел смену эмоций на ее лице – интерес, изумление, радость… Сам он тонул в сладких ощущениях, проникая в ее лоно, погружаясь в шелковые путы.
Он чувствовал ее запах, горячий, притягательный. Не в силах больше сдерживать себя, Ричард подался вперед и легонько укусил ее за плечо. Она охнула, но не отстранилась.
– Я хочу принадлежать тебе, Дженевив, – пробормотал он едва слышно, не зная толком, говорит ли только о слиянии тел или о чем-то большем.
– Я тоже хочу принадлежать тебе.
Это прозвучало, как торжественный обет.
Бедра Дженевив приподнимались и опускались все чаще, дыхание было частым, прерывистым. Очень скоро она начала постанывать. Ее тело было влажным. Его плоть пульсировала внутри ее тела, скользя в мучительно-сладком плену.
– Сделай это, милая.
Она вцепилась руками ему в плечи и запрокинула голову. Ричард изо всех сил сдерживался, прислушиваясь к ее телу: вот задрожали мышцы живота, дыхание стало еще чаще, короткий вздох и стон, сладкий и протяжный, полный страсти. Дженевив замерла на миг, содрогнувшись.
– Я люблю тебя, Ричард! – Ее глаза, чуть затуманенные, смотрели на него, волосы рассыпались по плечам. Сейчас она была для него прекрасной лесной нимфой.
Дженевив видела радость в его глазах.
– И я люблю тебя, милая!
С естественностью, которую сама от себя не ожидала, она хитро улыбнулась и продолжила двигаться, сидя на нем и чуть вращая бедрами. Губы изгибались хитро, дразня. Бедра поднимались и опускались все чаще, пока внутри Ричарда не разорвался фейерверк – он исторгся в нее со всей безумной мощью опьяненного страстью мужчины. Он снова не сумел сдержаться, но теперь это, пожалуй, не имело никакого значения.
Дженевив была его любовью, его жаждой, влекла к себе, как самая большая ценность в мире.
Их губы и языки встретились в жадном поцелуе. И не было вокруг ни каменных стен, ни подступающей смерти… Только горячие объятия, только настоящее слияние двух влюбленных.
Упав на ворох одежды, какое-то время они лежали молча и просто наслаждались бесконечностью счастья.
Всю жизнь Дженевив боялась любви и близости. Любовь к отцу обернулась предательством, детская любовь к матери оборвалась с ее смертью. Не желая вступать в брак, Дженевив все же тешила себя надеждой, что однажды встретит приличного человека, который будет обладать смиренным нравом и разделит ее интерес к истории.
К Ричарду никак не подходили слова «приличный» и «смиренный», но рядом с ним она не ощущала себя связанной, утопающей в пучине обязательств, использованной ради чужого блага. Даже теперь, будучи замурованной в склепе, Дженевив чувствовала, что весь мир пульсирует у нее в ладонях, и она может читать его, словно любимую книгу, с любой страницы.
– Ты улыбаешься. Почему? – Ричард осторожно убрал с ее лба прядь волос.
– Никогда не чувствовала себя так, как сейчас. Даже представить себе не могла, что такое возможно.
– Я тоже, – ответил он мягко. – Ты для меня – весь мир.
Дженевив медленно подняла голову.
– Кажется, я должна быть в ужасе от того, что нас ожидает мучительная смерть, но мне совершенно не страшно, потому что ты – рядом.
Он потянулся и коснулся ее губ своими.
– Мы выпутаемся из этой передряги.
Дженевив встала и начала одеваться, зябко ежась. Натянув платье без корсета, она подняла огарок свечи повыше, чтобы осмотреть помещение.
– Тогда мы тратим время на разговоры. Дыра в стене завалена, у входа в часовню обрушился потолок. Но ведь мы можем обшарить каждый булыжник. Стена старая, вдруг кладка рухнет в другом месте?
– И вовсе мы не тратим время зря, милая, – усмехнулся Ричард. – Мы наслаждаемся обществом друг друга.
– Кстати, когда мы переехали в Литтл-Деррик, я перелистала местные летописи. Лорд Невилл не один такой умный. Я читала о гробнице. И знаешь, она здесь не одна. Правда, я не имею понятия, как именно они расположены, – аббатство заброшено очень давно. Поговаривали, в подвалах аббатства хранилось монастырское вино, да только подземные воды затопили их много лет назад.
– Ты говоришь об этом с таким энтузиазмом, что я становлюсь поклонником истории.
– Ты и прежде любил историю.
– Не я. Это Кристофер Эванс любил историю. А я лишь умелый притворщик.
Дженевив хмыкнула:
– Что ж, подделки повсюду.
Ричард наклонил голову.
– Ты уверена, что подвеска фальшивая?
– Это хорошая копия. Камни настоящие, но вовсе не антиквариат. Удивлена, что никто не обнаружил этого раньше. Полагаю, подвеску сделали в прошлом столетии. Филигрань отличная, но специалист способен отличить старинную вещь от работы восемнадцатого века.
