– Цезарь, откуда ты? – спросил Датчанин, пропуская мимо ушей умозаключения Каскадера о разуме попугаев.
В глазах малютки мелькнула печаль.
– Далеко-о, – протянул он, разведя в стороны покрытые мехом ручки. Ладони, впрочем, были голыми.
– Вот только несколько слов и знает, – с досадой сказал Каскадер. – Пробовал его учить – все без толку. Еще знает «Тикать» – мы его на вылазки с собой брали, и он пару раз предупреждал нас об опасности. Меня зовет Тятей. Это он так слово «дядя» выговаривает.
Услышав слово «Тикать», малыш тревожно заозирался.
– Спокойно, Цезарь! Лежать! Место! – словно собачонке крикнул ему Каскадер. Затем, почесав затылок, продолжил:
– Зачем он мне, ума не приложу. Не хочешь себе взять? А то ведь если я отсюда уходить надумаю, придется его тут бросить – с собой не потащу. Толку от него чуть, а жрет он будь здоров.
Датчанин только покачал головой.
– Куда мне его в метро? Там иногда таких уродцев за патроны показывают народу, но я не по этим делам. Да и ему вряд ли бы это понравилось.
– Так-то оно так, – поскучнел Каскадер, – да ведь он самостоятельно прокормиться не может. Охотиться не умеет. В еде непривередлив, это да. Может и крыс сырых жрать. Вроде как совестно его бросать – что-то человеческое в нем есть. В принципе, он почти все понимает, что ему говорят, просто сам почти не разговаривает. Но и оставлять его себе мне не с руки – объест он меня. Может, отдать его тем ребятам с Филевской линии? Да только возьмут ли подкидыша?
– В метро, я слышал, таких убивают еще младенцами, – сообщил Датчанин. – Особенно в Рейхе.
– Ну да, ну да. Типа как в древней Греции или еще где-то там, – кивнул Каскадер. – А на Филевской линии еще и почуднее попадаются мутанты. Пожалуй, попробую им подкинуть – авось примут, не убьют. Слушай, – он потрогал ногу, – кажется, мне уже полегчало. Помоги-ка мне подняться.
Датчанин подставил ему плечо, и Саша, сначала опираясь на сталкера, а потом и самостоятельно, хоть и прихрамывая, но довольно бодро потопал куда-то в глубь туннеля. Там, в нише, у него был оборудован схрон с заначкой. Каскадер достал несколько банок консервов – в одной оказалась фасоль в томате, в другой – тушенка, третью он забраковал.
– Это уже вздутое, выкинуть надо. А это щас съедим в честь прибытия дорогого гостя.
Датчанин попытался было неуверенно возразить, но тот замахал руками:
– Ты ж меня спас. Это отметить надо!
Они развели небольшой костер возле уходящей вверх вентшахты.
– А старик-то, который зверей в клетках держит, не мешает тебе?
– Я к нему не суюсь, он ко мне – тоже. Он там не один, баба какая-то с ним. Но мне до них дела нет.
После сытного ужина и заваренного в котелке настоящего чая их разморило.
– Может, выпьем за знакомство? – предложил Каскадер. – У меня тут коньячок заныкан. Только по чуть-чуть. Я вообще перед выходом стараюсь не пить, но капельку-то можно.
У Датчанина духу не хватило отказаться. И через некоторое время они уже понимали друг друга с полуслова.
– Знаешь, не то обидно, что умирать придется, – бормотал Каскадер, потирая лоб. – А что придется уступать место вот таким… родственникам червей и прочим человекообразным. Нет, ты скажи, может, я чего не понимаю? Как там, в метро – хорошо жить?
– Как тебе сказать? – задумался Датчанин. – Жить можно, пока ты еще не стар, пока силы есть. А дальше – как получится… Естественный отбор.
– Но какой же это на хрен отбор, если люди вымрут, а вместо них будут вот эти… дикие. Они ж ничем не отличаются от зверей. Они ж все забудут. Зачем тогда все было? Вся эта эволюция?
– Кто знает, может, это уже не первый раз все, – сказал Истомин. – Не первая цивилизация, которая гибнет. Не первый раз, когда мир начинается с нуля. Даже не совсем с нуля – все-таки еще живы те, кто помнит прошлое.
– Да ты пойми – теперь, когда все накрылось, лишние знания людям, наоборот, во вред. Жить будут самые хитрые и ловкие, а умение читать и писать быстро станет необязательной роскошью. Главным преимуществом будет умение охотиться, добывать пищу.
Датчанин понимал Каскадера. Впервые за долгое время выпал случай поговорить вот так, по душам, почти со сверстником, с человеком, помнившим прежнюю жизнь и небезразличным к тому, что происходит.
– Я, конечно, сам не лучшим образом учился, но теперь рядом с молодыми чувствую себя прям профессором, – горестно продолжал тот. – Я ведь, вообще-то, мальчик из хорошей семьи, в каскадеры в пику предкам пошел – они все мне твердили, что нужно высшее получить, а мне занудством это казалось. Теперь вот понимаю их, хотя сейчас как раз именно профессиональные навыки мне ой как пригождаются. Да уже не исправить ничего. Ну, книги читаю, если где найду, но кому это интересно, кроме меня самого? Знаешь, в чем весь ужас-то? Нас все меньше становится. Те, кто помнит жизнь до Катастрофы, вымирают. Еще лет тридцать – и никого из нас, прежних, пожалуй, не останется.
– Через тридцать лет, может, уже вообще нигде никого не останется. Население метро сокращается быстро, дети рождаются слабые, выживают не все. Многие – с отклонениями.
– Вот и я о том же, – буркнул Каскадер. – Скоро останутся лишь те, кто с детства видел только подземку. Вместо знаний у них – старые легенды и суеверия. А на нас они смотрят так, будто это мы во всем виноваты. Хотя вот скажи – что мы могли сделать?
Датчанин вспомнил одного буддиста в метро, который все происшедшее объяснял наработанной плохой кармой. По его мнению, оставшиеся в живых – избранные – должны были отработать эту карму, исправить ее, искупить грехи, чтобы мир вновь стал прежним. Судя по тому, как лихо «избранные» ее искупали, стать прежним миру не суждено было никогда. Датчанин подумал о Нике и вздохнул. «Интересно, а она что искупает – грехи отца?» Истомина вдруг покоробили рассуждения Каскадера. Он вспомнил, с каким любопытством слушала Ника его рассказы. Вспомнил, как при каждой возможности хваталась за огрызок карандаша, стараясь зарисовать что-нибудь интересное, эта ее странная сестренка, Муся, совсем не похожая на нее. «Они-то уж точно не виноваты, что им выпала такая жизнь. Приспосабливаются к ней как умеют».
– Нет, Гамлет, ты как хочешь, а я пока умирать не собираюсь. Поживем еще, – заявил Каскадер. – Давай – за наше здоровье. А завтра я тебе покажу здешние края. В смысле, завтра ночью. А сейчас давай баиньки.
Они устроились на кучах ветоши – Датчанин искренне надеялся, что там нет блох, – и задремали. А рядышком свернулась Линда. Саша сказал, что в случае опасности она разбудит, так что бояться было нечего.
Истомин думал, что, проснувшись, Каскадер откажется от своего намерения, но тот разбудил гостя довольно решительно и был готов двигаться в путь, хоть и прихрамывал слегка до сих пор.
– Облачайся в химзу – и пошли, тут лаз один на поверхность есть, – сообщил он. – Покажу тебе, как теперь Кутузовский выглядит при свете луны.
