– Нет!!!
И ленты серо-желтой взвеси вонзились в глаза и нос пытающегося подняться Шуйского.
Дикий крик раненного зверя перекричал рев двигателей и завывание воздуха, вновь прорвавшегося в салон, пока очередной поток песка не перекрыл ему возможность дышать.
– Ника, не надо! – Дернулся я и завалился от резкой боли на край ближайшего кресла. – Отпусти, не трогай! Он должен жить, пожалуйста.
С удивлением отмечая, как вместе с просьбой и дыханием вырываются капельки крови, а каждое новое слово слышится тише.
– По-почему? – Раздался недоуменный вопрос.
Я посмотрел на князя, от боли и невозможности дышать бьющегося в судорогах и раздирающего ногтями настил пола.
– Артем меня не простит, – просительно произнес я. – Пожалуйста.
И взбесившийся песок перестал терзать старого и глупого Шуйского.
– Максим, – прозвучал безжизненно ее голос. – Ты умираешь. А я больше не могу держать самолет.
Тон был спокойным и констатирующим.
– Тогда иди сюда, – махнул я рукой, и все-таки завалился спиной на пол из-за сильной, агонизирующей дрожи корпуса самолета.
Ну хоть не до конца упал – вышло, что вроде сижу… Хотя, если б не часть кресла, то улегся бы всем телом. Нет сил – этот холод внизу будто съел их все, оставив совсем немного, чтобы говорить и удивляться собственной небрежности.
– Я тут, – присела Ника тихо рядом, приобнимая за плечо.
Посмотрел на нее, глядя на переживающее за меня милое лицо. И все это – на фоне огромных прорех, за которыми видно расходящееся в стороны грозовые тучи… Вон, даже синева проглядывает – совсем скоро, и будет солнечно.
– У тебя же есть план? – Строго спросила она, до боли сжав мне плечо.
– Подтащи сюда этого старого дурака, – попросил я ее слабеющим голосом.
К счастью, Ника не стала спорить, и за правую ногу подтянула князя Шуйского к нам поближе.
Самолет уже откровенно мотало, раскачивая из стороны в сторону, а авиационный металл стонал протяжной нотой, предупреждая о скорой гибели.
– А теперь попробуй почувствовать ту пуговицу внутри себя.
– Ты охренел?! – Больно стукнула она меня по плечу.
– После чего напитай силой, – обессиленно продолжил я.
– Так оно же не волшебное, – недоуменно произнесла Ника.
– Кто тебе сказал? – Подмигнул я ей через силу.
– Ты! – Задышала она гневно.
– Я такого не говорил… – Закашлялся я, сгибаясь.
Холод охватил гибельным онемением уже обе ноги и поднимался к правой руке. Досадно.
– Просто делай.
– Уже делаю, – запыхтела она возмущенно, но тут же примолкла.
Хотя в этом реве ветра, сотрясающем и разрушающем самолет…
– Держи меня за руку.
– Держу.
– И старика за ногу. Пожалуйста…
– Ладно…
Миг, когда у нее получилось, остался за плотно закрытыми глазами. Тело дернуло куда-то вверх, и в ту же секунду обрезало все звуки, до того гремевшие в ушах.
С трудом открыл глаза, но кроме обивки кресла, в которую было уперто лицо, ничего так и не увидел. Но наверняка знал, что часть самолета, Ника, князь и я сейчас внутри сетчатой конструкции, вырвавшей участок салона с нами внутри и медленно опускающей всех нас на землю. Получилось.
– Что под нами? – Не узнал я свой голос в безжизненном хрипе.
– Лес. Нет, парк! – Произнесла Ника через десяток секунд. – Пруд! Поляны! Мы падаем! Только бы не на верхушки деревьев!
– Хорошо. – Вновь закрыл я глаза.
Хотел повести правым плечом, но ощутил, что уже его не чувствую. Холод поднялся уже к шее, царапая холодком гортань.
– Максим, ты как? Максим?! – Осторожно потрясли меня, поворачивая к себе.
– У вас все будет хорошо, – заверил я ее, открыв очи и строго посмотрел в ее. – Я все запланировал. У Артема. У тебя. У Федора и семьи.
– А у тебя?!
– Ошибки планирования, – с неохотой подытожил я итог своей жизни и закрыл глаза.
Неведомо сколько времени прошло, и было ли время в этом месте, но надо отметить, что ощущение расплава, планомерно вливающегося в вены, бодрит. Такое бывает, когда лихо опрокидываешь кружку с водой, а та оказывается с крутым кипятком – и в то краткое мгновение между осознанием своей ошибки и воплем, он прокатывается вниз, ошарашивая организм яркой волной, пробуждая все резервы и усиливая желание жить.
Только сейчас горел не пищевод, а все тело: от болезненного покалывания в кончиках пальцев до раскаленного столба, в который превратилась спина, выгибаясь вверх и поднимая лежащее на ней тело. А вот кричать не получалось – вместо этого выходил тихий стон пересохшего горла.
Кое-как продрав глаза, я поднял веки. В первый миг показалось, что в зените надо мной – палящее солнце, прожигающее меня насквозь. Но после неудачной попытки пошевелиться, выступили странные детали, которые никак не могли принадлежать обычному светилу в небесах. На самой периферии зрения – там, где яркий свет слегка приглушался и давал синему небу шанс отвоевать немного пространства от окружающей белизны, плыла в сиянии, закручиваясь по часовой стрелке, золотистая пыльца. Словно тополиный пух, разлетающийся в небе по весне, она то поднималась ввысь, то медленно кружила по спирали к моему телу. И в местах, где касалась кожи, чувствовалось легкое, но уже приятное жжение. Обжигающий жар отступал, сменившись приятным горячеватым теплом…
Сложнее всего в этом ярком свете было заметить силуэт лица. Он был прямо в центре сияния, но не прятал от него в своей тени, а словно бы даже усиливал – смотреть было обжигающе больно. Но когда я все же всмотрелся в него и узнал, то – приятно.
– Ты опять мне снишься.
– Все, – устало отвалилась Ника в сторону.
А направленный на меня жар в тот же миг разлетелся пыльцой, которую подхватил порыв ветра, унося в сторону.
– Что значит «все»? – Возмутился я. – В прошлый раз молоком с медом поили!
– Молока нет, – односложно и устало ответили мне откуда-то справа, словно от травы. – Мед есть. Хочешь?
– Потом, – прислушался я к себе и вынес вердикт.
Без молока не так интересно.
Попробовал пошевелиться и понял, что в этот раз получается – не так легко, как обычно по утру, но это ведь сон, и тут все такое неспешное и протяжное.
Только что в моем сне делает огромная туша медведя, безжизненно распластанная в десятке шагов слева и основательно попахивающая паленой шкурой?
Недоуменно повернулся в другую сторону, чтобы увидеть Нику, устало лежащую на боку, положив локоть под голову, в испачканном, прорванном в паре мест платье. Чуть в стороне от нее лежала сумка с гостинцами из дома, в которой просматривалась и банка меда, и все остальное – прямоугольное, плоское, разное, что было положено нам в путь-дорогу. А еще дальше на поляне валялся кусок самолета с аж двумя целыми креслами.
