От простой мысли, что ей только что передали и вот так просто нацепили защитно-охранный артефакт, стало слегка не по себе. Просто, самая простая вещица такого рода стоила таких бешеных денег, что можно было нанять на много лет наемников, которые ходили бы кругами вокруг участка и отстреливали на лету комаров. А тут – непонятно… Или они боятся чего-то более страшного, чем может защитить отряд наемников?
«Максим сломал жизнь кому-то очень влиятельному и они боятся мести!» – Пришла рабочая гипотеза.
Которая что-то не особо оправдывалась. Потому что в доме никто и ничего не боялся – не было этой ауры страха, напряженного предчувствия беды, настоящей или мнимой, с которой она была знакома, переживая лично не так давно. Люди вообще были странно добры и дружелюбны. Странно – в соотношении с тем, каким Злом являлся Максим. Но еще страннее, что Максим вел себя по-прежнему, но чувствовался в этой доброй семье весьма гармонично, по-настоящему являясь ее частью – тоже, отчего-то, доброй…
Впрочем, она, как будущий врач, повидала немало разной мерзости, которая вела себя среди родных идеально – настоящими ангелами, стоило зайти в палату высокопоставленному родичу. А как вновь оставались наедине с персоналом, то из глубин нутра выползала такая погань, даром что внешность оставалась прежней… Тут, конечно, удачно с ее титулом выходило – любого мерзавца могла заткнуть, и пискнуть не смели.
Только тут – не заткнешь и не окоротишь. Тут зло бессмертное. Вон, переодевается на ночь глядя, творить страшные вещи на улицах города. Даже палку заготовил, подлец! Только оказалось, что идет он играть с собакой…
И самое страшное. Самое страшное в том, что она, Ермеева Ника, жестоко ошиблась. Непростительно позволила заморочить себе голову, отвлечь внимание выходом Максима, жуткими предположениями и попытками на них ответить. Потому что пока она ослабила внимание, настоящее Зло уже успело ее окружить и отрезать путь на свободу.
– Вы пейте чай, – заворковала девочка слева, подливая ароматный напиток.
Кажется, ее звали Тоня, а справа сидела Катя. Или наоборот?
Ника перевела взгляд слева направо и почувствовала, как по спине прошелся легкий озноб. Просто и справа и слева, такое ощущение, что сидела одна и та же девочка – вернее, она и ее зеркальное отражение. Фасон платья, симметричный относительно того места, где Ника располагалась, прическа, подводка ресниц. Будто один и тот же собеседник, от которого не отвернуться, не скрыть взгляд – потому что они смотрят снизу вверх, внимательно и холодно, отлеживая каждое ее движение. А еще – перстни. Как она не увидела сразу! Девчонки, тринадцать лет! И целая россыпь колец и перстней на руках – с огромными ограненными изумрудами, опалами, рубинами! На каждом пальце!!! И еле уловимое дыхание Силы от каждого, сплетающееся в такую непереводимую жуть, что девушка постаралась вжаться в обивку дивана, лишь бы быть хотя бы на сантиметр подальше.
– Спасибо, я не хочу, – пересохшим голосом ответила Ника.
И тут же поняла, что очень хочет закричать о помощи, призывая – о ужас! – Максима. Оснований для криков не было, но интуиция просто выла о возможной беде – а интуиции девушка уже привыкла верить.
– А может, воды? – Предложила тем же голосом и тоном девочка справа.
Будто один и тот же человек спрашивал, сумасшествие какое-то…
За окном азартно пролаяла собака, с ощутимой дрожью земли приземлившись после затяжного прыжка.
Ника тут же уцепилась за нейтральную тему.
– Какая необычная у вас собака. Какая порода? – Постаралась не дрожать она голосом.
– Не знаю, она одна такая, – легко отозвалась девочка слева. – Уникум.
– Очередь на щенков на три года вперед, – с гордостью продолжили справа, но тут же взгрустнули. – Правда, ни одного щенка еще не было.
– Почему? – Осторожно уточнила Ника.
– Нет достойного и храброго кавалера.
– Но это же собаки…
– А тупых и самоуверенных Брунгильда рвет сама. – жестко завершили тему.
– А вот Максим, он чем увлекается? – Нервно вцепилась Ника в нить беседы.
Отчего-то у нее было чувство, что нельзя допускать начала разговора со стороны сестер. Нечто недоброе виделось в их глазах – нечто такое, отчего мог спасти только Максим, если вернется. Но до этого еще требовалось дожить.
– Танки, поезда, мороженое, – выдали список слева.
– Совсем как ребенок, – фыркнула девушка.
Но что-то не нашла понимания в их взглядах. Наоборот – там было недоумение и легкое сомнение в ее рассудке. И Ника допустила главную ошибку – она замешкалась, упустив инициативу.
– Нам сказали, у вас с Максимом вышло некоторое недопонимание? – Скучным тоном уточнили справа.
– Его уже нет! – Голосом оптимиста отрапортовала Ника.
– Ну как же, вы ведь испытываете к нему чистую и незамутненную ненависть?
– Это, возможно, преувеличено, – подавила Ника очередную волну страха. – Но у меня есть к этому все основания. Я в праве ненавидеть.
В конце концов, у нее есть гордость!
– Перечислите эти основания, будьте добры, – вежливо и словно даже подбадривая попросили ее справа.
– Он лишил меня таланта. Он почти ввел в разорение наш род. Из-за него меня держали в тюрьме. Выкинули с практики. Из университета. Заблокировали счета. – Уже скрипела зубами Ника, вспомнив события этой черной недели. – А я спасла этому гаду жизнь. За что?!
– Ника, вы не будете против, если мы разделим вашу жизнь до и после вашей встречи в Москве? – Деликатно поинтересовались слева. – Очень вас просим. Это нужно всем нам, чтобы понять степень вины Максима. Мы же родственники, мы же должны на него как-то повлиять, – просительно завершили юным голосом.
Словно и вправду – желая вернуть разум и честь брату.
– Давайте попробуем, – коротко кивнула Ника.
– Итак, вы спасли ему жизнь. А он сделал так, что с вашей семьей перестали вести дела, верно?
– Нас полностью игнорировали. Словно экономическая блокада, словно мы прокаженные! Вы не понимаете, каково это!
– Ника, – со скрытой яростью и предупреждением произнесли справа. – Мы пережили уничтожение нашего города и родного дома. Давайте не будем обсуждать, что мы можем понять, а что нет?
– Приношу извинения, – прикрыла Ника глаза, немного растерянно пытаясь представить – когда и кто мог тронуть это семейство.
– Вы забыли добавить, что вас стали считать вассальными кому-то определенному?
– Мы – свободный род! – Гордо подняла Еремеева подбородок. – Это невероятное оскорбление.
– И этому человеку вы спасли жизнь, – закачали головой сестренки.
– К сожалению, это так. – Выдохнула девушка.
– Вы жалеете сейчас об этом поступке? – Внимательно смотрели на нее две пары глаз.
