«Смерть тиранам!»
В том, что тирания преобразует страх перед тираном в любовь к нему, первыми разобрались древние греки. И поняли, что самому полису (древнему городу-государству) почти невозможно вырваться из ловушки тирании. Греки нашли простой способ лечить властолюбцев. Как заведется в каком-нибудь полисе тиран, так остальные города собираются вместе, берут штурмом город и избавляют его от властителя. Эта технология «смерть тиранам» оказалась действенной: лет за сто греки их почти повсюду вывели.
Сбрасывание монументов как лечебная процедура
Я вернулся к этому тексту в дни повсеместного свержения памятников тиранам и их сатрапам и горячей дискуссии об этичности подобного поведения. В ходе нее высказано много умных мыслей, но все они выглядят отвлеченными построениями, ибо люди не знают и не понимают подсознательной основы своего поведения, его этологической базы. Как уже говорилось на этих страницах, тираны ставят всюду свои преувеличенные изображения для того, чтобы вы жили в тревожном страхе. Эти памятники направлены против вас, против вашего психического здоровья и психологического комфорта. Они совсем не безвредны для вас, пока вы их боитесь. У массы людей годами подавленная агрессивность переадресована на этих истуканов. Многие испытывают нечто подобное тому, что испытывал Евгений в «Медном всаднике». И простейшее, чисто животное и самоисцеляющее от страха действие — разрушить истукана или унизить его, заставить лежать у ног. Свергая огромные статуи своих палачей, народ самым биологичным и действенным способом освобождает себя от страха и агрессивности. Чувство облегчения так сильно, что повсюду, повергнув кумира, толпа принималась петь и плясать. И не надо говорить, что народ разрушает произведения искусства, памятники своей истории. Тираны меньше всего заботились о том, чтобы их изображения были художественны. Они хотели, чтобы монументы были «величественны», искусство умышленно приносилось в жертву психотехнике. Убрать их — такая же врожденная потребность, как вытереть плевок с лица. Вот когда народ исцелится от страха и любви к тиранам, тогда он может признать эти монументы памятниками своей истории. Но все же позорной истории. Ее каменными и бронзовыми плевками в лицо.
Средства массовой информации Ассирийской державы сообщали на каменных стелах «несколько преувеличенные» сведения о росте, ратных и трудовых подвигах каждого следующего деспота. Стеле царя Асхарддона 2700 лет. Но и в наше время в тех же местах очередной Вождь и Учитель ставит повсюду свои громадные изображения.
Блеск и нищета империй
У историка и этолога противоположное восприятие мощных автократических и тоталитарных государств прошлого и настоящего.
Для историка эти многоступенчатые иерархические образования — достижения разума, блестящей организации гениальных царей и полководцев. Они возвышаются над организациями прочих племен и народов, как египетские пирамиды над барханами песка.
Для этолога — это примитивные самообразующиеся структуры, просто разросшиеся до гигантских размеров. Их построили не гении, а «паханы». Самосборка геометрически совершенных структур бывает и в неживой природе. Каждый мог наблюдать, как в насыщенном растворе самособираются красивые кристаллы. Кто не любовался причудливой формой снежинок, самособирающихся из паров воды в воздухе. У воды есть несколько вариантов (программ) самосборки, и в зависимости от внешних условий образуются разные снежинки.
В силу присущих им инстинктивных программ люди самособираются в иерархические пирамиды, это для них так же неизбежно, как для солей в растворе или паров воды в охлаждающемся воздухе. Если будет задействован весь ряд иерархических программ, люди могут образовать огромную по масштабам, но примитивную по устройству структуру соподчинения — тоталитарную империю. Эта структура совсем не обязательно самая выгодная для каждого человека и всех вместе и самая эффективная и правильная из того, что люди могли бы создать. Это всего лишь самый простой результат действий, как скатиться в воронку.
«Человек — животное политическое», — написал когда-то Аристотель, знаток животных и создатель зоологии. Политическое — значит полисное, образующее структуру иерархически оформленного поселения, как муравей — животное муравейниковое, озерная чайка — животное колониальное, медведь — животное территориальное, а аист — животное семейное.
Когда подсознание определяет бытие
Выше мы с вами, читатель, беседовали о власти как прямом проявлении иерархических законов. Но существуют еще и материальные отношения. Для общественных насекомых сложно организованное, с разделением труда, производство пищи и строительство значат все. Ничего подобного у приматов нет (человек — исключение). Но некоторые материальные отношения между ними существуют, у них имеется инстинктивная основа, и она-то, конечно, сказала свое слово, когда человек занялся производством материальных благ.
Старые представления о долгих сотнях тысяч лет коллективных охот на крупного зверя, а с ними и споры о том, как делили предки добычу, теперь стали анахронизмом. Период Больших Охот был кратким счастливым мигом, его испытало далеко не все человечество, и охотники почти везде вымерли, а не превратились в земледельцев.
Те сотни тысяч (а вернее, более полутора миллионов) лет, когда происходила биологическая эволюция предков разумного человека, туши животных не добывали, а находили. Как при этом поступали в хорошо изученной зоологами обстановке саванн, довольно ясно: охраняя тушу от конкурентов, ее нужно быстро разделать, утащить по кускам и побыстрей съесть, сколько в кого влезет. Хранить и таскать с собой недоеденное в саванне будет только идиот. Там даже прайду львов и леопарду не всегда удается уберечь добычу от гиен и гиеновых собак. Спрятать ее почти невозможно: грифам и сипам сверху видно все. Слабым, ничего не видящим ночью людям (ведь, в отличие от старых представлений, мы теперь знаем, что ни костров, ни собак у них не имелось) подвергнуться из-за остатков туши нападению стай гиен или даже одиночного льва, тоже питающегося чужими объедками, было бы совсем некстати.
Так что большие запасы пищи впервые, по-видимому, стали появляться у растениеводческих популяций после сбора урожая. В силу мозаичного распределения пригодных для посевов участков и привязанности к ним в таких сообществах должна была ослабевать оборонительная структура.
Вот тут-то их, вместе с их собственностью, и могла подмять под себя иерархически сплоченная группа ничего не производящих людей. Она могла выступить в роли захватчиков, а могла и в роли добровольно-принудительных защитников от других захватчиков. Она могла быть местной, говорящей на том же языке, а могла быть и пришлой.
