Здесь была Черная Дева, коронованная звездами… лицо ее искажала сладострастная усмешка, а руками она поддерживала обнаженные груди. Рядом с ней стояла странная фигура — полукозел-получеловек. Между его рогов пылал факел, а из чресл поднимался чудовищный фаллос в виде двух переплетенных змей. За ним виднелось изображение Люцифержа Рофокало, Владыки Здешнего Мира, триумфально взмывающего из огня на черных крылах.
Теперь в хорошо освещенной комнате фигура на перевернутом распятии была ясно видна. Тело распятого покрывали глубокие алые рубцы, а терновый венец охватывал голову… осла с разинутой в реве пастью.
От курильниц стал завитками подниматься к потолку дымок, наполняя комнату ароматом мяты, белены, паслена и дурмана. Герцог окинул взглядом помещение и довольно усмехнулся. Если бы о существовании этой комнаты стало известно, ему грозила бы смерть, ибо существовали вещи, которых не потерпело бы даже Корсиканское Чудовище, ныне правящее Францией. Но в скором времени, даже если грешки де Сада и станут известны миру, это уже не будет иметь никакого значения, поскольку труды последних двух лет, в течение которых он тщательно исполнял обряды и приносил жертвы, завершатся сегодня ночью последним, финальным жертвоприношением.
Отвернувшись от алтаря, де Сад ощупью нашел в стене потайную дверь, спрятанную за тяжелым бархатом. Отодвинув задвижку, он ступил в маленькую келейку.
— Как вы чувствуете себя нынче вечером, сестра Мари? — с искренним интересом осведомился он.
Женщина в келье жалобно застонала и буквально вывалилась наружу, на свет. Ее блеклые волосы были грязны и спутаны, обнаженное тело покрывали гноящиеся раны. Она была девственницей — важнейшее условие для любого жертвоприношения. Незаконная дочь некоего английского лорда, который пристроил ее на воспитание в монастырь Сакре-Кер. Де Сад сумел забрать ее оттуда три месяца назад.
— Господом Богом молю вас, мсье… — заплакала пленница.
— Да-да. Вы молите, а я не принимаю ваши мольбы, ибо так следует поступать сильному по отношению к слабым, — укоризненно ответил де Сад. Не обращая внимания на смрад, исходивший от девушки, он легко поднял ее, поставил на ноги и повел к алтарю.
После многих дней заточения в полной темноте даже такой слабый свет ослеплял юную послушницу. Она подняла исхудавшую руку, слишком слабую для какого-либо сопротивления. Когда герцог подтолкнул девушку к алтарю, она вцепилась в его накидку, чтобы не упасть. Глаза ее заплыли, а губы распухли, покрывшись коркой запекшейся крови.
— Сюда, дитя мое, — ласково сказал герцог, поднося к ее губам кубок. — Выпейте. Это придаст вам сил.
Гризайль больше суток не давал пленнице воды, так что она жадно сделала несколько глотков мерзкого напитка, прежде чем ощутила его вкус. Когда она почувствовала горечь и попыталась сопротивляться, де Сад схватил ее за волосы, а другой рукой прижал кубок к ее губам, заставив выпить отраву. Ей не удалось пролить слишком много. Когда кубок опустел, он отшвырнул его прочь и положил девушку на алтарь, смахнув с него плеть.
Напиток подействовал почти сразу же. Сопротивление жертвы ослабло, она только чуть шевелила руками и ногами, так что герцогу не составило труда привязать ее к алтарю шелковыми веревками, заранее прикрепленными к бронзовым кольцам по углам.
— Да проклянет тебя Бог! — и несчастная плюнула мучителю в лицо. Глаза ее, полные слез, все же горели непокорством.
— О да, надеюсь, — рассеянно ответил де Сад. Подняв с пола горшочек, он начал поливать тело девушки красной жидкостью.
* * *
— Астарот, Асмодей, властители, призываю вас принять жертву мою. Люциферж Рофокало, владыка сокровища, услышь мою мольбу. Я приношу тебе жертву, зову тебя на пир, омерзительный Владыке Небесному. В пустыне этой приношу я тебе плоть вместо хлеба и кровь вместо вина, дабы утолил ты мой собственный голод. Адонай, Адонай, Адонай…
При каждом повторении этого имени плеть поднималась и вновь падала на распростертое на алтаре окровавленное тело. Сестра Мари была еще жива, поскольку для де Сада было важно, чтобы жертва не умерла по крайней мере до окончания церемонии.
В течение первого часа девушка исступленно молилась, призывая Матерь Пресвятую и всех святых и ангелов спасти ее. Затем она только кричала, а теперь у нее уже не было сил даже на это.
Всякий раз, как де Сад повторял свои заклинания, в комнате становилось все холоднее. Свечи, прежде ярко горевшие, оплыли, и теперь на их фитилях чуть теплились странные синие огоньки, а дым курильниц опустился вниз и затянул низ комнаты странным, неуместным здесь туманом, скрывшим от взгляда знаки и письмена, нацарапанные и начертанные тут и там на полу.
От жажды и истощения тело герцога было сковано тяжестью, словно его пытались удержать мятежные слуги, но жажда познать тайные наслаждения преисподней влекла дьяволопоклонника, и он продолжал обряд. Это было величайшее из всех жертвоприношений, совершенных де Садом за долгие месяцы. Юная девственница, которую силой заставили нарушить обеты, униженная, доведенная мучениями почти до сумасшествия. Когда он отдаст ее Люцифержу, то владыка, Светоносный, конечно же пожалует ему то, чего он так жаждет.
— О мудрый Повелитель, справедливый Повелитель, владыка клеветы, даритель плодов зла, исцелитель поверженных, властелин обиженных, считающий оскорбления, сокровенный хранитель древней ненависти, царь лишенных наследства, даруй мне силу свергнуть бессильного Царя и трусливого Бога, предавшего твоих последователей!
Наступила полночь. Между первым и последним ударом колокола молитвы благочестивых бессильны.
— Hic est enim calix sanguinis mei,
[3]
— тихо произнес де Сад. С этими словами он достал маленький кинжал из черного стекла и аккуратно вонзил его в вену под грудью девушки. Заструилась темная кровь, герцог схватил сосуд из резного нефрита и подставил его под струйку. Когда сосуд наполнился, де Сад поднял его как мог высоко и плеснул кровью на фигуру распятого Христа с ослиной головой.
И снова повернулся к девушке. Теперь нужно действовать быстро, пока она еще жива. Отложив кинжал из черного стекла, он взял другой, из черного металла, и глубоко вонзил его под грудину жертвы. Та вскрикнула, на миг придя в себя от жестокой боли. Засунув руку в разрез, он нащупал еще бьющееся сердце и вырвал его.
Сестра Мари как будто была жива еще какое-то мгновение после этого, но если даже и так, де Сад на нее не смотрел. Он отвернулся прочь, принося то, что держал в руках, в жертву кощунственному Распятому.
— Нос est corpus meum,
[4]
— произнес богохульник, кладя сердце на жаровню с раскаленными углями, стоявшую наготове под распятием. — Aquerre Goity — Aquerra Beyty — Aquerra Goity — Aquerra Beyty!
[5]
