— Все путем? — спросил Тибодо, помогая Корде сесть в седло.
Акадиец-убийца только хмыкнул.
— Не могло быть хуже, даже если бы мы очень постарались.
* * *
Если бы Костюшко знал, о чем думает Корде, он бы от всей души присоединился к нему. Илья стоял в дверях одной из комнат второго этажа «Облаков» и растерянно озирался. Он обыскал уже все комнаты на этом этаже, но предметы, пропавшие из багажа Уэссекса, красноречиво рассказывали о том, что произошло, так что Илье даже не надо было искать.
Проклятый невозмутимый англичанин сбежал.
«И как раз когда я получил информацию, которая окончательно сводила наши интересы воедино», — думал Илья, садясь на кровать. Шляпа сползла ему на нос, он сорвал ее и со злости запустил через всю комнату. Легче ему от этого не стало.
Уэссекс втихую сбежал. Сейчас он может находиться где угодно, и если начать орать и звать его, то Бароннер до смерти перепугается, что лишит Илью важной базы для операции.
Нет, пусть Уэссекс уходит, может, сумеет сберечь свою шкуру. А ему самому пока надо выяснить, где эта Большая Земля, найти какие-нибудь более или менее верные карты и потом попытаться туда проникнуть. Лучше всего, если это удастся сделать в течение двух следующих дней. Как только он сумеет спасти Луи — и тех, кто еще сидит в плену у Лаффита, — можно попытаться сорвать и остальные планы де Шарантона.
Если, конечно, он сумеет понять, почему де Шарантон собирается совершить обряд именно в День Всех Душ.
Но прежде чем приняться за дело, надо переодеться к обеду и придумать правдоподобное объяснение отсутствию Уэссекса. Тихонько ругаясь про себя по-французски — хороший язык для сильных выражений! — Илья стянул перчатки и начал развязывать галстук.
Ночь была в разгаре — полная соловьиных трелей, кваканья лягушек и совиного уханья. Уэссекс осторожно выбрался из своего укрытия. Вся усадьба светилась, окна, за которыми в изобилии горели свечи, отбрасывали на темную зелень лужайки светло-зеленые квадраты. Слуги либо были у себя в хижинах, либо прислуживали в доме. Его никто не увидит.
Уэссекс шел быстро и тихо, радуясь, что дорога гладкая и широкая — результат того же рабского труда, которому так обязана своей элегантностью Луизиана. Даже в потемках — поскольку луна убывала и через несколько дней ночи станут совсем темными — идти по ровной дороге было легко. На протяжении мили или около того от парадного входа в «Облака» дорога была посыпана белым песком, привезенным из невообразимой дали. Потом песок сменяла красная глина Луизианы, но путь явно был оживленным и куда лучшего качества, чем могла бы похвастаться Англия.
«Сохранится все это после того, как в Луизиане не станет рабов?» — подумал Уэссекс. Он не видел никаких признаков беспорядков, которые, по предсказаниям Мисберна, непременно должны были возникнуть после того, как распространятся известия о Билле об отмене рабства. Но возможно, он не там искал. Невозможно себе представить, что люди будут терпеть рабство, когда свобода так близка, и что местные плантаторы, которые смотрят на своих рабов как на имущество, будут спокойно стоять и смотреть, как те разбегаются.
Его раздумья резко оборвались, когда он увидел вдалеке впереди мерцание света. Уэссекс пошел на свет, стараясь не сбиться с дороги. В темноте расстояние как следует не оценишь, а он не хотел всю ночь гоняться за блуждающими огнями.
Но свет оказался более призрачным, чем показалось сначала, и герцог был готов вообще оставить поиски его источника, когда вдруг услышал грохот барабанов.
Звук приглушали деревья — именно потому он и не услышал его раньше и поначалу подумал, что у него слуховые галлюцинации, но, когда подошел поближе, звук стал отчетливее. Два или три барабана выстукивали сложный ритм. Пока он слушал, звук стал громче, словно бы его слух настроился на зов барабанов, и в диком ритме Уэссексу чудилась та же бешеная, кровожадная ярость, что двигала толпами в дни Террора.
Он не понимал, что это такое, но предпочитал посмотреть, а не оставлять у себя за спиной нераскрытую тайну. Добравшись до того места, откуда шел неверный свет, Руперт свернул с дороги.
* * *
Подойдя поближе, он увидел, что источник света был не один, — два больших костра горели на болоте. Они были разнесены на расстояние около сорока футов или около того, а между ними была плотно утоптанная, лишенная растительности земля. Впечатление было такое, будто тут часто танцевали. Между кострами плясали около шестидесяти человек — женщины в тюрбанах из белого полотна,
[64]
мужчины с повязанными на головах белыми шарфами. Одежда их была очень пестрой — от лохмотьев рабов до элегантных французских платьев печально известных содержанок, «женщин-змей» Нового Орлеана.
[65]
Уэссекс продолжал смотреть и вскоре понял, что те, кого он поначалу принимал за мулатов, на самом деле были креолами или французами.
Грохот исходил из лежавшего на боку огромного барабана. На нем сидел молодой негр и колотил двумя палочками по разрисованной овечьей коже. На каждой стороне огромного цилиндра сидели мужчина и женщина, колотя по деревянным ободьям барабана чем-то вроде большой берцовой кости крупного животного.
На дальнем конце поляны, прямо напротив затаившегося Уэссекса стоял длинный стол. На одном его конце сидел черный кот, на другом — белый. Между ними стоял маленький горшок, из которого торчало нечто вроде маленького дерева или кустика, пара калебас
[66]
и какая-то статуя в три фута высотой, наподобие статуй католических святых, но в ярких одеяниях, расшитых тайными знаками, — а лицо ее и руки были черны как уголь. На шее статуи висело замысловатое ожерелье из костей и зубов животных.
Уэссекс не сразу понял, что коты — просто чучела, а пока он рассматривал их, барабаны внезапно замолкли.
Воцарилась абсолютная тишина. Барабанщик пошел к столу, потянулся к кукле, и — тут Уэссекс не смог рассмотреть как следует, костры давали мало света — вокруг его руки вдруг обвилась змея. Когда он взмахнул змеей, из толпы вышла молодая женщина, креолка или мулатка — разглядеть не удалось, и начала танцевать с молодым человеком и змеей в полной и неестественной тишине.
