В какой-то момент мне даже показалось, что президент начал ко мне прислушиваться. В марте 1998 года мы ужинали с Клинтонами после второго «Вечера в честь нового тысячелетия», а затем посетили их в Белом доме. Мы сидели за полночь, попивая диетическую «кока-колу», вино и пиво, и обсуждая все на свете, от лекции Стивена Хокинга до того, что президент слишком быстро застилает постель (Хиллари считала, что белье должно немного «подышать»). А потом перешли к более серьезным вопросам. Так, Хиллари выразила свое недовольство Коллинзом, заметив, что он, будучи федеральным служащим, поступает неправильно, смешивая науку с религией.
Когда, однако, мы вышли на последний этап геномной гонки, именно Коллинз сидел рядом с первой леди во время выступления президента с докладом «О положении страны», а я, видимо, утратил ее расположение. С приближением восьмого «Вечера в честь нового тысячелетия» предполагалось, что с лекцией о геноме буду выступать я, однако потом лектором назначили Ландера, а я даже приглашения не получил.
В октябре 1999 года в Белом доме Ландер выступил с докладом «Взаимодействие информатики и геномики»
{186} и, как обычно, подчеркнул необходимость публикации получаемых результатов. («Информация о геноме человека, бесспорно, должна бесплатно предоставляться любому человеку в мире.») Клинтона особенно поразил тот факт, что все люди генетически идентичны более чем на 99,9 %, и президент задумался «обо всей той крови, которая пролита… людьми, а ведь разделяет нас лишь эта десятая доля процента»
{187}.
О том, что я стал персоной нон-грата, моя помощница, когда-то работавшая в Белом доме, узнала от одного из своих тамошних знакомых. Причины этой перемены мы поняли не сразу. Месяцем раньше, на конференции по секвенированию и анализу генома в Майами-Бич, состоялось специальное пленарное заседание, посвященное ДНК-технологиям. Кто-то из фирмы Applied Biosystems порекомендовал пригласить некую сотрудницу ФБР для обсуждения секвенирования ДНК в судебно-медицинских целях. Встретившись с ней перед самым началом заседания, я с изумлениям узнал, как за год до этого она побывала в Белом доме для получения образца ДНК от президента Клинтона – тогда как раз шло расследование его связей с Моникой Левински.
Представляя эту даму, сотрудницу ФБР, участникам конференции, я неуклюже упомянул о деле Левински, муссировавшемся в печати к тому времени уже более года
{188}. Я напомнил собравшимся, что во время нашей последней встречи президент в последний момент, извинившись, отказался от приглашения выступить в качестве ведущего докладчика. Причина этого теперь известна, сказал я: у него была назначена встреча с нашим следующим докладчиком. Если бы на этом дело завершилось, сомневаюсь, что от Белого дома последовала бы какая-нибудь реакция, однако сотрудница ФБР не только начала свое выступление с обсуждения «Моникагейта», но и продемонстрировала слайды с пресловутым синим платьем с кружками, обведенными вокруг трех самых знаменитых образцов ДНК в мире. Она рассказала, сколько ДНК ей удалось выделить из каждого пятна, а также о том, что все эти пятна содержали значительное количество спермы. Затем она описала, как 3 августа 1998 года брала у президента образец крови для анализа ДНК и как сравнивала результаты с образцом из пятен на платье. Она демонстрировала слайд за слайдом, показывавшие поразительные совпадения, а затем пояснила, что вероятность случайного совпадения в случае представителей белой расы составляла один шанс из 7,87 триллиона. Завершающий слайд изображал президентскую печать, составленную из сперматозоидов, как они выглядят под микроскопом.
Я был просто поражен: сотрудница ФБР столь подробно рассказывает о таком деликатном деле! Не знаю, как описывалась моя роль в том заседании, когда о нем доложили в Белом доме. Но вскоре я обнаружил, что чрезмерно бдительные сотрудники администрации решили закрыть мне доступ к президенту, обвинив меня в организации выступления агента ФБР. Мне не хотелось становиться жертвой «эффекта бабочки», когда взмах ее (агента ФБР) крыльев вызывает ураган недоброжелательности. Но я уже видел, как сгущаются над нами грозовые тучи.
4 мая мне позвонил Ари Патринос, мой знакомый из Министерства энергетики. В этом звонке не было ничего необычного, мы связывались часто, как правило – каждое воскресенье. Однако тем вечером он мимоходом сообщил мне нечто, заставившее призадуматься. Он пригласил меня к себе домой в Роквилл на стаканчик-другой и добавил, что к нему может ненадолго заглянуть и Фрэнсис Коллинз, который жил в том же комплексе таунхаусов практически через дорогу от Ари. Учитывая горький опыт, я по понятным причинам не проявил большого энтузиазма. Осуществление программы секвенирования в Celera шло великолепно и явно близилось к завершению. Celera рассчитывала закончить секвенирование генома первой, с результатами куда более высокого качества, чем у государственной программы. Кроме того, после нашей последней милой беседы с Фрэнсисом мне выставили групповой судебный иск, и я потерял сотни миллионов долларов.
Согласно рассказу Фрэнсиса о состоявшейся встрече, именно он сделал важный и благородный жест и взял на себя роль миротворца, решив прекратить войну, забыть о вражде и протянуть мне оливковую ветвь мира
{189}. Однако эта идея принадлежала Ари. Он вспоминает, что ему «стоило куда меньше труда уговорить Крейга прийти на ту тайную встречу, чем Фрэнсиса, который месяцами отнекивался, ссылаясь на необходимость получить разрешение от своего начальства в НИЗ».
Позже я узнал, что Ари руководствовался не приказом президента «заставить этих ребят работать вместе», а своим пониманием того, что мы оба настолько изолированы от реальности окружением, коллегами и советниками, что любая попытка примирения обречена на неудачу, если она не будет вырвана из напряженной атмосферы официальных встреч. (Как сказал сам Ари, «их следует извлечь из коконов и поместить в среду, где они смогут стать самими собой».) В то время я объяснял предложение Ари тем, что Коллинз и участники государственной программы опасаются, что Celera объявит о завершении расшифровки генома раньше, чем это сделают они.
Эта тревога, разумеется, имела определенные основания. Подкомитет конгресса по энергетике и окружающей среде организовал слушания по вопросу о проекте «Геном человека» и пригласил меня выступить 6 апреля. При поддержке моих коллег я занял откровенную и прямую позицию. Я тщательно объяснил разницу между секвенированным геномом, для которого последовательность пар оснований генетического кода известна полностью (над чем и работала Celera), и получением последовательностей для искусственных бактериальных клонов хромосом, большинство из которых неупорядочены и не подвергаются сборке (государственная программа расшифровки генома). Мы с Хизер считали, что слушания дают отличную возможность объявить о наших успехах. Мы опубликовали пресс-релиз («Лаборатория Celera Genomics завершила фазу секвенирования генома одной человеческой особи»), дабы участники государственной программы поняли, насколько мы близки к цели. Коллинз ворчал, что пресса неверно истолковала смысл нашего пресс-релиза, однако мы не блефовали, и я знал, что он это понимает. Равным образом я осознавал, что поддержка со стороны президента вывела бы наши достижения за рамки научных перебранок и обеспечила бы им место в учебниках истории.
