Моя дорогая сестра Джетта очень сильно изменилась, как будто за одну-единственную ночь ее место занял двойник. Вместо веселой и очаровательной девушки появилась мрачная, задумчивая личность с сутулыми плечами, облаченная, по настоянию отца, в одежду вдовьего черного цвета. Джетту заставили играть роль матери и жены, готовить еду и прислуживать отцу так, как раньше это делала мать. Именно тогда отец объявил, что Джетта должна спать в задней комнате вместе с ним, поскольку теперь она женщина и заслужила некоторое уединение от братьев и сестры. Однако в общем отец обращался с ней пренебрежительно, как будто из-за ее сходства с матерью ему было больно на нее смотреть.
Как самая жизнерадостная из нас, Джетта должна была острее остальных ощущать уныние, охватившее нашу семью. Я не знаю, предвидела ли она смерть матери — она никогда со мной об этом не говорила, — но вместо того, чтобы забросить ритуалы и обереги, не сумевшие отвратить беду, она вцепилась в них пуще прежнего. Я не видел в таких вещах никакого проку, но понимал, что Джетте открыты таинственные указания из Иного Мира, к которым сам я невосприимчив. Отец еще более рьяно принялся читать Библию и чурался самых скромных удовольствий, которые раньше себе позволял, как будто верил, что Бог наказывает его за каждый редкий глоток спиртного. Однако мне смерть матери лишь показала нелепость верований и сестры, и отца.
Шли недели, и никто из нас не хотел первым нарушить уныние шалостью или куплетом песни, и чем больше времени проходило, тем больше мы погрязали в такой мрачной жизни.
* * *
Мама умерла в апреле, а несколько недель спустя я сидел один на пастбище и присматривал за пасущимися там овцами и другим скотом.
День выдался очень теплым, небо — ясным, и холмы на другом берегу Саунда окрасились в разные оттенки пурпурного. Воздух был таким неподвижным, что я слышал, как море набегает на берег или как время от времени кричат дети, играя далеко внизу, в деревне. Животные, за которыми я присматривал, поддались жаре и час за часом не отходили далеко друг от друга. Телята-однолетки лениво отмахивались хвостами от слепней.
Я лежал на спине в вереске, наблюдая, как медленно плывут по небу облака. Хорошо было убраться с фермы, подальше от отца. Когда я уходил, он стоял, опершись на рукоять кромана
[18] и попыхивая трубкой, и я вообразил, что мать рядом с ним нагнулась и пропалывает посевы, как всегда напевая себе под нос, и волосы падают ей на лицо. Лишь несколько мгновений спустя я понял, что ее тут нет, что сейчас она под землей на кладбище Камустеррача. Я часто набредал на трупы павших животных и теперь задумался, охватило ли уже разложение ее тело…
Тут я остро ощутил, что никогда больше ее не увижу, и закрыл глаза, чтобы удержаться от слез. Я попытался мысленно сосредоточиться на шелесте травы и блеянии овец, но не мог изгнать из головы образ разлагающегося тела матери.
Насекомое, опустившееся на мое лицо, заставило меня очнуться от этих мыслей. Я смахнул его и приподнялся на локтях, моргая от солнечного света. Тут на мое предплечье села оса. Я не отдернул руку, а медленно поднял ее к глазам, и мне показалось, что крошечное существо крупнее скота, пасущегося в отдалении. Однажды мистер Гиллис, нарисовав на доске схему, рассказал нам, как называются части тела насекомых, и теперь я повторял те увлекательные слова: головогрудь, дыхальце, жгутик, яйцеклад, жвало. Оса пробиралась через темные волоски у меня на руке так, словно не была уверена, что опустилась в правильном месте. С отстраненностью ученого я наблюдал, как существо остановилось и опустило брюшко к моей коже. Затем прихлопнул осу рукой и смахнул со своей руки маленький труп. Брюшко осы оставило в моей коже крошечное жало, и вокруг него быстро вспухал розовый волдырь.
Я решил подняться к водопаду, чтобы промыть укус, и пошел вверх по склону Карна, время от времени бросая взгляд через плечо, чтобы проверить — как там стадо. Водопад скрывался в группе берез, и там, куда он падал, был глубокий пруд. Среди деревьев царила прохлада, бегущая вода за века отполировала камни. Я погрузил сложенные чашечкой ладони в пруд, чтобы напиться, потом поплескал на лицо и голову, разделся и шагнул в воду. Закрыв глаза, позволил себе поплавать на спине. Сквозь веки просачивался оранжевый мерцающий свет; я слышал рев воды, бьющей о воду, и чувствовал, что, когда я выйду из пруда, Калдуи, Ард-Даб и все остальное исчезнет, и я останусь в мире совершенно один. Я желал лишь одного — чтобы, когда я открою глаза, Джетта стояла на камне, чтобы она перешагнула через свою одежду и присоединилась ко мне в пруду.
Открыв глаза, я стал наблюдать, как капельки воды взлетают вверх, словно искры костра. Я был бы счастлив оставаться здесь до конца дня, но понимал, что обязан присматривать за скотом. Дав солнцу высушить мое тело, я оделся и пустился вниз по склону холма.
Когда рев воды стих, я услышал блеянье овцы. Овцы обычно имеют привычку беседовать друг с другом, но то было болезненное блеяние одного животного, напоминающее звук, который издает овца, потерявшая своего ягненка. Я встал на холмик и оглядел склон, но не увидел, кто же блеет. Примерно в сотне ярдов выше крутой склон холма уступал место невидимому снизу болотистому плоскогорью, где мы резали торф. Я полез туда. Блеяние становилось все громче.
Перевалив через гребень, я нашел испуганного барана, лежащего на боку и наполовину увязшего в трясине.
Даже летом болото остается липким и предательским. Люди постарше обычно предупреждали деревенских детей: если они забредут в болото, их засосет в недра земли, где их пожрут тролли. Ребенком я принимал это на веру и, хотя больше не верил в троллей, продолжал опасаться болота.
Животное тщетно било свободными ногами, но в результате только все глубже погружалось в топь.
Держась безопасных зарослей вереска и шепча что-то ласковое в попытках успокоить увязшую скотину, я приблизился к ней. Баран повернулся в мою сторону, как больной старик, слишком слабый, чтобы приподнять голову с подушки. Я не чувствовал к нему жалости, только отвращение к его глупости.
На ближайший пригорок опустилась большая ворона и принялась с интересом рассматривать нас.
Я прикидывал, как будет лучше поступить. Во-первых, можно вернуться в деревню, чтобы принести веревку, и позвать кого-нибудь, кто поможет вытащить животное из трясины. Эту идею я отбросил — ведь даже если баран не утонет до моего возвращения, ворона и ее собратья наверняка накинутся на него. К тому же тогда станет известно, что баран забрел в болото, будучи под моим присмотром, а этого мне хотелось избежать. Оставалось одно: спасать его без посторонней помощи.
Не откладывая дело в долгий ящик, я опустился на колени на краю болота и, как можно равномернее распределив свой вес, потянулся к ляжкам барана. Грязь пахла кислым. Облака мух взлетели со зловонной поверхности воды. Я сумел ухватить барана за копыто, но не настолько крепко, чтобы как следует потянуть. Проверив землю между нами, я осторожно перевернулся на задницу, и грязь просочилась мне в штаны. Ворона с интересом наблюдала за моими усилиями. Наконец, я сумел ухватиться за изогнутый рог барана, лег на спину и потянул, чувствуя, как напряглись мускулы на моих бедрах. Баран забил ногами с новой силой и издал испуганное блеяние, а потом болото со скользкой отрыжкой отпустило животное.
