– Деточка моя. – Альбина Ростиславовна вдруг забрала ее ладонь в обе свои руки, как это делают иногда в сериалах крупные руководители, когда хотят показать человеку свое особенное расположение. – Деточка, жены всегда едят свой хлеб с этой приправой. Мы стареем, а мужчины есть мужчины, для них молодое тело, это – знаешь ли…
– Не знаю и знать не хочу, – отвернувшись, проговорила Александра. – Мало ли какие у меня были желания за годы семейной жизни, я ж не все их реализовывала.
Альбина Ростиславовна улыбнулась:
– Ты бережешь фигуру, но кусок торта себе нет-нет да и позволишь. Знаешь, что вредно, а все равно не можешь удержаться. Так же точно и мужчины, особенно если они такие видные, как мой сын. Был бы твой муж никчемный алкоголик, может, и не изменял бы, потому что никому не нужен, но поверь, в постели он все равно не о тебе бы мечтал. Мой сын – состоявшийся человек, специалист мирового уровня, интересный внешне, конечно, он желанная добыча для женщин, а они сейчас не таковы, чтобы стыдиться связи с женатым человеком или мучиться угрызениями совести, что уводят мужа из семьи.
– Я поняла, бедный Витенька проводил все дни среди сильнейших соблазнов, и не его вина, что он им постоянно поддавался.
– Вот именно, – сказала свекровь без улыбки. – Пойми ты, наконец, что секс на стороне это всего лишь секс, а брак – что-то неизмеримо большее. Это союз двух людей, которым много приходится прощать друг другу, в том числе и некоторые маленькие шалости.
– Так именно потому секс на стороне и не нужен, что брак неизмеримо большее, – буркнула Александра, начавшая уже тяготиться этим разговором.
– Ты говоришь как идеалистка, – Альбина вздохнула, – а все мы живем в реальной жизни, и я, и мой муж, и мой сын, и твои родители. Откровенно говоря, я очень удивилась, почему твоя мама позволила тебе развестись, не поговорила с тобой так откровенно, как я сейчас, потому что она тоже прошла через это, но смогла сохранить семью.
– Откуда вы знаете? – опешила Александра.
– Твоя мама мне рассказывала. Ты, наверное, уже не помнишь, какое тогда было время. Тотальное лицемерие и тотальный же контроль всего и вся. Считалось, что партийный работник должен быть человеком высоких моральных устоев и не помышлять о таких жутких вещах, как измена и развод.
– Мой папа такой и есть, – сказала Александра твердо.
– Успокойся, я говорю тебе это не для того, чтобы очернить твоего отца, а совсем наоборот. Когда-то твой отец увлекся молодой женщиной, но он знал, что если разведется, то потеряет все и карьера рухнет, поэтому встречался с ней тайно, и тем не менее твоя мама все узнала. Думаешь, она страдала меньше твоего? А ведь ей даже пожаловаться было некому, кроме меня, потому что все ее подруги тут же донесли бы, куда следует. Думаешь, она не хотела развестись? Но твоя мама – мудрая женщина и в конце концов поняла, что полный крах карьеры слишком высокая цена за глупую интрижку. Кроме того, она любила тебя и хотела, чтобы ты выросла в привилегированной среде, ела нормальную еду, носила красивые вещи и училась в хорошей школе, а после развода вам неминуемо пришлось бы хлебнуть райской жизни настоящих советских женщин. Твоей маме было очень тяжело, это адский труд – восстанавливать семью, но оно того стоит. Поговорка, что разбитую чашку не склеишь, для слабаков.
– Вот как?
– Ты недолюбливаешь нас с Виктором Викторовичем, поэтому наш пример я приводить тебе не стану, но посмотри на своих родителей! Они счастливы теперь, когда бури страстей отшумели, они действительно стали как один человек. А были на миллиметр от того, чтобы развестись.
Александра тряхнула головой, потому что чувствовала себя как в дурном сне и очень хотела пробудиться.
– Я вам не верю, – сказала она громко, – и не могу понять, зачем вы со мной об этом говорите. Правильно я сделала или нет, но развод состоялся, и мы с вами теперь посторонние люди. И, кстати, с моими родителями вы теперь тоже чужие, поэтому не лезьте вы в нашу семью, ради бога, с какими-то идиотскими разоблачениями! Мы разберемся и без вас.
Свекровь снова взяла ее за руку:
– Не сердись на меня, пожалуйста! Мне не хочется расставаться с тобой врагами… Просто подумай о том, что измена – это еще не самое страшное в жизни.
Свекровь еще рассказывала что-то про свои отношения с мужем, но Александра ее уже не слушала. Быстро допив чай, она поднялась и стала прощаться. Альбина ласково обняла ее, извинилась, что расстроила, но тут же добавила, что сделала это исключительно для пользы невестки.
Александра вяло простилась и вышла, но, вместо того чтобы ехать домой, отправилась пешком к набережной Обводного канала. Она шагала быстро, не замечая ни красивых фасадов, ни ярких витрин и не обращая внимания на прохожих. Ехать на дачу, нести родителям россказни свекрови у нее пока недоставало сил.
Неужели это правда? Неужели она жила, купаясь в счастье и любви родителей, думая, что это так же просто и естественно, как солнечный свет, и не знала, какую тяжелую работу отец с матерью производят над своими душами? Неужели они только притворялись любящей семьей, а сами трудно и обреченно склеивали «разбитую чашку»? Но клей этот, видно, оказался сильным, сильней, чем любовь и доверие. Что же входит в его состав? Прощение? Искупление? Правда?
«А ты не думай и не лезь туда, где тебя не касается, – повторяла она себе раз за разом. – Лучших родителей, чем у тебя, и вообразить нельзя, а уж что там у них между собой происходит – вообще не твое дело! Может, старая зараза врет, а может, и нет, какая разница. Если даже папа изменял маме, это все только между ними. Ты тут ни при чем».
Она подошла к зданию Варшавского вокзала, ставшего теперь торговым центром. Все меняется, вздохнула Александра, вроде бы здание на месте, стоит, радует глаз, но никуда теперь отсюда не уедешь. Она вошла внутрь, в сияющий гранитной плиткой и пафосными витринами холл. Без всякого интереса перебрав несколько платьиц в первом оказавшемся на пути магазинчике, Александра вздохнула и спустилась в полуподвальный ярус, взяла большой стакан кофе и с удобством устроилась в дальнем углу зала, за огромным горшком с агавой, которая среди сутолоки и кофейных запахов росла чрезвычайно пышно.
Александра помаленьку пила латте и внимательно разглядывала редких посетителей. Вдруг кто-то из них даст толчок новой идее или, не подозревая о собственной щедрости, подарит что-то образу героя, какой-нибудь необычный наряд, или жест, или манеру говорить. Когда стопорился процесс работы над текстом, Александра всегда шла куда-нибудь в людное место наблюдать и один раз написала целую повесть, три минуты пообщавшись с продавщицей из книжного магазина.
Но сегодня озарения к ней не шли. Разговор со свекровью разбередил затянувшиеся, как ей казалось, раны, и сколько Александра ни уговаривала себя, что Альбина Ростиславовна просто вздорная и лживая старуха, на сердце становилось все тоскливее, и посетители кофейни казались серыми тенями, да и кофе почему-то не имел вкуса.
Вспомнилось, как Виктор лет десять назад хотел повенчаться. И все было уже готово, воцерковленная пациентка Стрельникова в благодарность за лечение договорилась об обряде в самом Никольском соборе, и Александра запланировала праздничный ужин в кругу семьи (после стольких лет семейной жизни обоим казалось глупо устраивать из венчания громкое событие) и подобрала подходящее платье себе и Кате, но в радостных хлопотах совсем упустила из виду, что Альбины Ростиславовны нет в городе. Свекровь проводила отпуск у подруги под Керчью и очень обиделась, что такое важное событие дети хотят провести без нее. «Как же так, Витюша? Неужели я не имею права быть при венчании единственного сына?» – вздыхала она в телефоне по десять раз на дню и говорила, что это «серьезный шаг» и «спешка ни к чему», будто бы сын только вчера познакомился с Александрой, а не прожил пятнадцать лет в законном браке. Быстро стало ясно, что, если они все же пойдут в церковь, это будет кровная обида и венчание вместо приятного воспоминания превратится в вечный источник упреков и ссор. Решили отложить до возвращения Альбины Ростиславовны, а когда оно состоялось, Витя уже перегорел идеей, воцерковленная пациентка поправилась и не давала больше о себе знать, и все не то чтобы забылось, но перешло в разряд таких дел, о которых думают: «вот надо бы как-нибудь обязательно сделать», и никогда не делают.
