– Прикол, – засмеялся он. – Значит, точно любишь!
– Я по тебе даже не скучаю.
– Я тоже не скучаю по тебе. Ты всегда со мной, в моих мыслях, во всем, что я делаю. Как я могу по тебе скучать?
– Но ты бы, наверное, заметил мое отсутствие раньше, чем через неделю.
– Возможно. А ты бы могла сказать, что злишься, а не сказала. И постеснялась бы признаться, что не скучаешь по мне, если бы не любила меня.
– В смысле?
– Любовь, Соня, это высшая степень равнодушия. Поэтому если ты думаешь, что ты меня не любишь, потому что не испытываешь страданий по поводу меня, то ты ошибаешься. Это ты как раз меня любишь.
– Знаешь что, Герман? Отвяжись от меня со своей трансцендентальщиной!
– Соня, этот термин обозначает все, что недоступно опытному познанию или не основано на опыте. Он тут не к месту.
– Ну если ты такой умный, то не решай за меня, что я чувствую, – отрезала Соня, не зная, что сказать.
– Да, ты права. Больше не буду.
– Ой, Герман, прости, пожалуйста! – спохватилась Соня. – Ты пришел с моря, а я такая: ах, я не скучала!
– Так я тебе о чем и говорю! Искренность и равнодушие, равнодушие и искренность, вот что такое любовь. Но ты решай сама.
Соня удивилась, почему ей не стыдно. Наверное, другие жены и возлюбленные встречают своих мужчин совсем иначе.
– Знаешь, Герман, если бы я сейчас была с тобой, то ничем бы не смогла тебя порадовать, – вздохнула она.
– Это спорно.
Соня тут же улыбнулась:
– Я имею в виду, что не умею ни готовить, ни убирать, ничего такого. Полный ноль в домоводстве.
– Да разберемся как-нибудь. Уж что-что, а это не проблема.
– Ну как не проблема, – промямлила Соня.
Герман долго молчал, так что Соня успела испугаться, что он решает расстаться с нею, раз она плохая хозяйка.
– Соня, признаюсь тебе: пока мы выполняли задачу, я о тебе тоже не думал, но когда пошли домой, я возвращался к тебе, хоть и знал, что не увижу тебя на берегу.
* * *
Есть своя красота и в поздней осени. На мокром асфальте лужи старательно отражают те солнечные лучи, которым удалось пробиться сквозь сплошную завесу туч, листья почти облетели и закрыли зеленую траву на газонах, а те, которым все же удалось удержаться на ветвях, бликуют, как солнечные зайчики на фоне красного кирпича стен, вселяют надежду.
Александра теперь много времени проводила за созерцанием. Усадив Витю в коляску, она отправлялась с ним гулять, всякий раз новым маршрутом, и просто смотрела на красоту по сторонам, наслаждаясь то необычным видом облаков, то великолепием старой рябины, то огромным кленом с разноцветной листвой. Иногда они останавливались возле ручейка и смотрели, как быстро бежит вода, пенясь и пузырясь возле камушков. Александра собирала шишки, палочки и смотрела, как Витя бросает их в воду.
Потом они шли на детскую площадку, и она катала ребенка на качелях, тоже ни о чем не думая, а просто наслаждаясь, глядя на счастливое детское личико.
Ей ничего не было нужно, ничего не хотелось. Александра была счастлива.
Книга, Всеволод, прошлые обиды на Виктора – все это теперь казалось далеким и неважным.
Болезнь соединила ее с маленьким Витей, будто прошила крепкой нитью, которую не разорвешь, даже если захочешь. Она поняла, что не переживет, если потеряет этого ребенка, а для малыша она, наверное, запомнилась как главное существо, бывшее рядом с ним в минуты боли и опасности. После болезни он изменился, стал более нежным, ласковым и тихим, все время льнул к Александре, просился на ручки и ни за что не хотел ее от себя отпускать.
А она с радостью превратилась бы в кенгуру, лишь бы только не разлучаться с Витей.
«Это мой сынок, мой ребенок, мои дети, – думала она, целуя малыша в темечко. – Никому их не отдам».
Витя уже воспринимал ее как мать, ну а Гриша, конечно, уже взрослый для этого, и Александра прекрасно понимала – если она станет активно пытаться занять место Инги в его сердце, то вызовет ненависть, никак не любовь.
Раньше она проявляла деликатность, чтобы не ранить Гришиных чувств, а теперь, увы, из эгоизма, – лишь бы не потерять то уважение и симпатию, которую успела заслужить, а в идеале добиться от парнишки большего. Хотя бы привязанности, если уж не любви.
Выписавшись из больницы, она переехала к Виктору, предварительно обсудив это с Гришей. Сказала, что Витя пока слабенький, за ним надо постоянно ухаживать, а папа много работает. Что ей самой легче и спокойнее, когда она все время здесь, хозяйство в руках и никуда не надо мотаться.
– Вы с папой снова поженитесь? – спросил Гриша.
– Нет, милый, – активно замотала головой Соня. – Мы по-прежнему останемся только друзьями. Знаешь что, считай меня кем-то вроде тетушки или бедной родственницы, которую выписали из провинции вести дом.
– Что?
Александра спохватилась, что нынешние дети, особенно мальчики, не склонны к чтению викторианских романов.
– Если бы у твоего папы была одинокая сестра, то приехала бы она, потому что папа один не справляется. Понимаешь? Сестры нет, зато есть я.
– Это хорошо, что есть вы.
Александра осторожно поцеловала Гришу, стараясь, чтобы в этом было поменьше материнской нежности.
Сдержанность стала ее девизом. Александра заняла маленькую комнатку наверху, куда еле втиснулась Витина кроватка. Гриша предлагал уступить ей свою комнату, но Александра категорически отказалась. Нельзя требовать от сына того, что должен был сделать отец, но не сделал. Впрочем, ей все равно было бы неловко спать в постели Инги.
За стол вместе с Виктором она по-прежнему не садилась. Завтракала одна, когда все уйдут, а если маленький Витя не хотел сидеть в манеже, то вообще пропускала этот прием пищи. Обедала обычно вместе с Гришей, когда он приходил из школы, а когда вечером за стол садились отец с сыном, она только подавала, чтобы у Гриши не возникло неприятных мыслей, мол, расселась на месте матери, как полноправный член семьи.
Александра сразу предупредила Виктора, если он только попробует возобновить свои супружеские права, она тут же уедет и больше никогда не вернется. Конечно, блефовала, но Виктор, к счастью, поверил, потому что ни разу не стучался к ней ночью.
Зато все остальные привычки супружества вспомнил моментально. Снова стал устраивать дикий кавардак в шкафу, чтобы взять чистое белье, снова бросал вещи где ни попадя, а садясь работать за компьютером, кричал: «Роднуленька, принеси мне, пожалуйста, чайку», совсем как во времена их счастливого брака. А уходя утром на работу, мечтательно говорил, что вот сегодня ему бы хотелось ее знаменитого печенья или свекольного салата.
У Александры, видно, тоже ожили старые привычки, потому что вместо того, чтобы сказать, где Виктор может поискать свекольный салат, если не найдет на столе, она катила с малышом на рынок за необходимыми ингредиентами, а потом, не спуская ребенка с рук, как макака, скакала по кухне, готовя несчастное печенье.
