— Понятно, — сказал я.
— Ну что ж, — продолжал толстяк. — После того, как он умер, не знаю — лет девять назад — после этого кабак перешел к его тете, — он неловко осекся. — Может, это твоя мать? Сосистрата.
— Это она, — сказал я. — Она тоже?
— Чего? О, нет, нет, она жива, — ох, подумал я. — В общем, ей достались ферма и постоялый двор, но какой ей с них прок? Стало быть, она продала их, а я купил кабак, как раз уволился тогда из армии… — он замолчал, потому что до него вдруг дошло, что если я ее сын, то и наследовал за Терионом я, а не она, а значит, сделку можно признать незаконной. С этого момента я перестал ему нравиться. Совершенно перестал.
— Продолжай, — сказал я.
— Да вот, собственно, и все. Мой приятель купил ферму, если ее можно так назвать. Мне достался постоялый двор.
— Ты не местный, — сказал я.
— Это верно. Мы из города. Двадцать четыре года в армии, уволились, взяли наличные, а не землю — хотели вернуться в Афины, понимаешь, а землю нам предложили в каком-то богом забытом болоте на германской границе.
— Двадцать лет, — сказал я. — Долгий срок, — тут меня поразила идея и я добавил, — так ведь?
Он снова на меня посмотрел.
— Так, — сказал он… — Так ты, значит, тоже отставник?
Я кивнул.
— Преторианец, — добавил я. Не знаю, с чего я это сказал, потому что в гвардию берут только самый крупных, сильных и видных собой парней; но, вообще говоря, это была чистая правда, ибо разве не провел ли я последние десять лет, охраняя римского императора?
— Да ты что, — сказал он. — Ты тоже? — твою же мать, подумал я. — Я был в гвардии восемь лет.
— Мир тесен, — сказал я. — Я — четыре. А до этого где служил?
— В десятом.
— А, понятно. Я был в двадцать первом. Начал как писец при каптерке, дослужился до старшины. А ты?
— Мулы, — ответил он. — Это покруче, чем бой быков. При тебе старик Лашер все еще был старшиной?
Я вскинул голову.
— В мое время старшиной был мужик по имени Барбиллий. Испанец, характер ни к черту.
— Барбиллий, — он поскреб нос. — Ты знаешь, я его припоминаю. Уверен, я квартировал с испанцем по имени Барбиллий. Да что там, я совершенно уверен.
— Вот так совпадение, — сказал я, не кривя душой, потому что выдумал этого Барбиллия только что. — Ну кто бы мог подумать?
Теперь он уже не испытывал ко мне такой ненависти, но по-прежнему немного опасался.
— Удивительно, как поворачивается жизнь, — сказал он. — Так что, — продолжал он. — Давно ты уволился?
— Несколько месяцев как, — ответил я. — Немного поболтался, но я вроде тебя, наверное — всегда хотел вернуться домой.
— Ну, это всяко получше Германии. Ты, значит, вернулся посмотреть, что тут и как? Отставка прожгла дыру в твоем кошельке?
Я кивнул.
— Размером почти с кошелек, — сказал я. — Честно говоря, большую его часть я выссал на стенку, а как еще? Но все же кое-что у меня осталось, так что с этим все в порядке.
Он смешался; тут, я думаю, он решил, что раз мы с ним старые братья по оружию, вместе ходившие под орлами и все такое прочее, то он может быть со мной откровенным. Он сказал:
— Строго говоря, полагаю, ты можешь заявить права на это место. По закону, я имею в виду. Типа, если ты сын стар… сын Сосистраты, то по праву наследство должно было отойти тебе…
Я сделал вид, что ни о чем таком даже не думал.
— Благой Боже, нет, — ответил я. — Ну, по закону-то может быть, — продолжал я. — Но кому какое дело до этого дерьма? Нет, если ты заплатил матери хорошие деньги, то по мне так кабак твой; и если ты беспокоишься, не собираюсь ли я к префекту, то клянусь, волноваться не о чем.
Дуралей смотрел на меня так, будто я отвязал его от креста и сказал: извини, дружок, я просто шутил.
— О, вот уж кому волноваться об этом дерьме, так точно не нам, старым служакам. Значит, — он выдохнул, слегка потрясенный. — Ты подыскивал, что купить?
Я кивнул.
— Ну, перво-наперво я собирался найти койку на ночь и какой-нибудь перекус, не говоря о кувшине или двух разведенного пополам.
— О, думаю, это можно устроить, — сказал он чуть-чуть слишком радушно. — За счет заведения, естественно, — добавил он, и у меня сложилось впечатление, что эти слова он произносит нечасто — они, выходя из горла, явно причиняли ему боль, как если бы он отрыгивал репьи.
— Очень великодушно с твоей стороны, — сказал я.
— Это самое малое, что я могу сделать для собрата-ветерана, — ответил он, широко улыбаясь. В общем, мы вошли внутрь; если что-нибудь и изменилось, я не заметил (разве что Плут был мертв, как и Терион, да и Каллист тоже, конечно, так что остался в живых только я. А также мать, напомнил я себе). Мой братушка, которого, как выяснилось, звали Аполлодор, усадил меня за стол, а сам с топотом удалился, крича, чтобы подавали еду и вино. Надо отдать ему должное, уж он расстарался. Бекон и бобовая похлебка со свежим хлебом, хорошее домашнее вино, разведенное пополам и сдобренное медом, толокном и тертым сыром; он даже вытряхнул своего старенького папашу из второй спальни, чтобы уложить там меня (странное совпадение, потому что в детстве это была наша с Каллистом комната, и даже большая уродливая заплатка на стене никуда не делась). В общем, на следующее утро, когда встало солнце, я чувствовал себя невероятно свежо и радостно. Поэтому первым делом было все это изменить. Я спустился во двор и наткнулся на Аполлодора, спешащего в конюшню с большим горшком овса для лошадей.
— Думаю, надо пойти повидать мать, — сказал я. — Где мне ее искать?
Пес Быстрый, свернувшийся на своем обычном месте, прижал к голове уши и зарычал. Я его понимал. Однако если бы боги хотели, чтобы мы жили счастливо, они бы не одарили нас семьями.
— Ага, так, — сказал Аполлодор. — Как выйдешь, поверни налево, шагов пятьсот вниз по улице, пока не дойдешь до старого дома с двойными дверями…
Я кивнул.
— Ты имеешь в виду дом Телеклида?
— Ну конечно, ты же здесь вырос, я забыл. Да, именно его; но только старикан, который там раньше жил…
Он мог не продолжать. Жаль. Мне нравился Телеклид.
— Присоединился к большинству? — спросил я.
— Лет десять назад, так мне говорили. Он достался твоей матери; вообще-то он принадлежит римскому приставу, но он разрешил ей там жить.
Я нахмурился. Если она продала кабак и ферму, то почему жила на чьей-то милости? Но об этом я спрашивать не стал; незачем выносить сор из избы.
— Спасибо, — сказал я. — Я понял, куда идти. А потом я собирался прогуляться до города…
— Нет, зачем, — сказал Аполлодор. — Возьми мою лошадь, ей все равно надо размяться.
