Я расставил гладиаторов вокруг конюшни и сказал им не шуметь, чтобы не спугнуть Луция Домиция. Бландиния тоже пошла с нами, что меня вполне устраивало. Тонкая работа требует аккуратности. Я взял лампу и медленно отворил ворота конюшни.
— Луций Домиций, — позвал я. — Все в порядке, это я.
Ну, если вы и вправду так умны, как мне кажется, то помните, что Луция Домиция вообще не было в конюшне, он сидел в хлеву. Я не забыл об этом, если вы вдруг так подумали. Напротив, я совершенно точно знал, что именно было в конюшне и (как я искренне надеялся) в каком именно месте; в противном случае у меня бы просто не хватило времени — три-четыре лишних секунды и все было бы кончено. Если бы я только знал обо всем заранее, то проявил бы больше внимания и приготовился. И тогда прекрасная новая двузубая мотыга, которую я только позавчера наточил, стояла бы именно там, где нужно — рядом с большой копной свежей соломы и бобовой ботвы.
— Луций Домиций? — снова позвал я, делая пару шагов внутрь. — Все в порядке, я один. Я нашел тебе место на корабле.
Прямо за моей спиной стояли гладиатор и кавалерист с мамой в обнимку. Как я и надеялся, они остались за воротами, чтобы их не заметили. В результате у меня было пять шагов форы, что означало время на два удара сердца, по истечению которого они сообразят, что я задумал и подберутся достаточно близко, чтобы меня остановить. Если мотыга и солома располагались в шести шагах от двери, мне конец. Все теперь зависело от моей памяти: моя жизнь, жизнь Луция Домиция, весь этот петушиный бой. Чудесный расклад.
Я сделал еще один неторопливый шаг, а затем пять запланированных быстрых. В тот момент, когда моя правая рука потянулась за мотыгой (хвала богам, она оказалась на месте), левая швырнула лампу в кучу ботвы. Когда она занялась огнем — нужно видеть, как горит это добро, буквально как ламповое масло — я крутанулся на пятках, взмахнул над головой тяпкой и опустил ее туда, где, по моим расчетам, должна была оказаться голова гладиатора. Понимаете, у меня не было ни секунды, чтобы посмотреть, все надо было делать вслепую, по предположениям.
Я промазал. К счастью, промазал я не сильно. Вместо того, чтобы разнести ему башку, как яйцо, я рубанул его по правому предплечью, так что зубы пробили плоть по обе стороны от кости. Я даже не знал, что способен ударить так сильно; но я же был фермером, а не каким-то там тощим маленьким вороватым греком, и провел немало часов в компании тяжеловесной мотыги, слава Богу.
Неважно; гладиатор разинул рот, но не издал ни звука. Когда я крутанул мотыгу, освобождая зубья, он завизжал; углом глаза я заметил, как кавалерист перерезал маме горло; мои расчеты допускали такую возможность, так что все нормально. В конце концов, я с самого начала знал, что без потерь я из этого не выберусь, так что лучше она, чем я. Я уже по крайней мере на три удара сердца отставал от графика; как только мотыга освободилась, я снова ударил — благо, гладиатор был так ошеломлен болью, что стоял смирно. Я всадил правый зуб мотыги в его голову аккурат над левым глазом, и он рухнул, как мешок яблок, когда вы налетаете на него, не глядя, куда претесь.
Прекрасно, подумал я, я только что совершил убийство; что ж, а чего еще я ожидал? Кавалерист бросил нож и маму и теперь пытался вытащить меч, но яблоко эфеса застряло под перевязью. Бой со мной — это было последнее, что он мог ожидать, ведь в конце концов я всего лишь крысолицый маленький грек — и потому оказался не готов. Он сделал неправильный выбор: продолжил сражаться со своей сбруей, вместо того чтобы сделать ноги. Я неловко убил его и бросился дальше, не глядя, как он падает. С одной стороны, у меня была куча работы при недостатке времени. С другой стороны, конюшня горела, и я не собирался задерживаться в ней дольше, чем было необходимо.
Выбегая за ворота на свежий воздух, я услышал, как завизжала лошадь (еще одна предусмотренная потеря; не разбив яиц, не приготовишь омлет, как говорят в Риме). Я предполагал, что у меня будет по крайней мере четыре удара сердца, чтобы убить наместника, прежде чем гладиаторы, которых я так продуманно расставил вокруг здания, смогут меня остановить; при этом они вполне могут быть сбиты с толку огнем — я намеренно подпалил собственную конюшню, чтобы купить себе лишнее мгновение.
Но на месте его не оказалось — я имею в виду наместника. Он или услышал крик гладиатора, или учуял дым, или я допустил ошибку в своих мысленных чертежах; а может, он был просто неуклюжий. Так или иначе, наместника не было там, где я ожидал его найти, там была только Бландиния с глазами, как тарелки для фруктов. Я было подумал убить и ее, но решил не тратить время (подсчитав потенциальные выгоды и потери и приняв взвешенное деловое решение) и оставил ее стоять там, поскакав дальше в поисках наместника.
Я едва не упустил его. Он был достаточно умен, чтобы спрятаться в глубокой тени за углом амбара. Но потом сам же все и испортил: лезвие его меча тихо свистнуло по внутренней поверхности ножен, а уж этот звук я научился распознавать много лет назад. Я развернулся кругом и обрушил мотыгу в темноту, попал во что-то достаточно твердое, чтобы удар болезненно отдался у меня в локтях, но все же помягче стены; зубья застряли и я принялся бешено раскачивать мотыгу, чтобы освободить ее. На мой немой вопрос, жив он или мертв, наместник ответил сам, вывалившись на меня из тьмы и сбив с ног. Когда я из-под него выбрался, то уже наверняка знал, что он отчалил.
И это, собственно, был конец моего плана; я не ожидал, что сумею зайти так далеко, если по правде, и не думал, что делать дальше. Я предполагал, что буду мертв задолго до этого момента, и последней моей мыслью будет что-то вроде: да, а поначалу все это казалось хорошей идеей. Но тем не менее я был все еще жив и в игре, а ум мой тем часом сделался совершенно пуст.
Твою мать, подумал я; что теперь-то?
Что ж, трое мертвы; пять минус три получается два (и мне удалось провести эти расчеты без помощи пальцев). Я как раз закончил вычисления, когда заметил двух оставшихся гладиаторов, замечательно подсвеченных горящей конюшней. Они меня, конечно, не видели, потому что я был в тени. Меня осенило.
— Сюда, — заорал я на латыни.
Они повернули головы, как натасканные псы при звуке свистка, и направились ко мне, держа руки у пояса.
— Что за хрень творится? — закричал я, снова на латыни, прикидывая дистанцию в темноте. — Только не говорите мне, что вы позволили ему сбежать.
— Кажется, мы слышали… — начал первый, и тут я убедился, что моя оценка сгодилась бы для казенного подряда, как говорят в доках. Его приятель должен был создать мне проблему, потому что я выдал ему все свои преимущества — внезапности, темноты, тени, положения — и теперь оказался лицом к лицу с непреложным фактом, что бой будет честным. Что ж, до сих пор все получалось куда лучше, чем я надеялся — неплохо для сельского паренька. Я замахнулся на него мотыгой и он отпрыгнул назад, гибкий, как кошка. Затем, совершенно неожиданно, он закачался, потерял равновесие и тяжело приземлился на задницу, оказавшись просто в идеальном положение, чтобы я мог всадить ему в темя оба зуба. Как выяснилось, он поскользнулся на коровьей лепехе, представьте себе.
