Он кивнул.
— Там не говорят на латыни, — сказал он.
— Это означает, — объяснил я терпеливо, — что она за пределами римской юрисдикции. Если нас начнет припекать и нам потребуется немного передохнуть, надо будет только перепрыгнуть через границу — и мы в безопасности. Выдачи оттуда нет.
Он покачал головой.
— Тут ты ошибаешься, — сказал он. — Между империей и свободной Мавританией есть договор.
— Да нету никакого договора.
— Есть договор, чтоб тебя! Мне лучше знать, я сам его подписывал.
Я пожал плечами.
— Ну, в любом случае, — сказал я. — Все равно там лучше, чем здесь, где солдаты ищут нас под каждым кустом. Что скажешь?
Он пребывал в сомнениях.
— Не знаю, — сказал он.
— Перестань занудствовать. Там широкие просторы. Фантастический климат.
Он задрал бровь.
— Это же пустыня, нет разве?
— Только если зайти вглубь суши.
— Ты же только что сказал, что туда нам и надо. Кроме того, в Мавритании водятся львы и скорпионы размером с кота. И дикие кочевники, которые убьют тебя за щепотку соли. Нам туда не нужно.
— Нет, нам туда нужно.
— Нет, не нужно.
— Нет, не нужно, — передразнил я. — Слушай, Луций Домиций, все эти годы, которые ты потратил, оттачивая мастерство спорщика в дебатах с острейшими умами поколения, они вообще окупились, нет?
— Ох, заткнись.
За разговором мы продолжали спускаться в долину, пока не достигли плоской обработанной земли. Мы по-прежнему не знали, где мы, конечно, а мои инстинкты подсказывали, что нам следует оставаться среди скал, подальше от населенных мест, где мы будем торчать, как прыщи. Вообще-то мои инстинкты принялись рядиться, как давно женатые супруги — еще они говорили мне, что именно среди скал солдаты и станут нас искать. Что нам требовалось — это избавиться от этой одежды, перестать выглядеть как беглые рабы и превратиться в кого-нибудь еще. В том, что ты никто, есть несколько положительных моментов, и один из них — гибкость.
Очень скоро мы оказались на пыльной узкой дороге между маленькими оливковыми рощицами, разделенными каменными стенами, а где-то справа текла речка. Это было не очень хорошо, поскольку любой, кто нас увидит, сразу поймет, что мы не местные. Я раздумывал, что с этим делать, когда из буковой рощи прямо по курсу до нас донеслись голоса. Твою же мать, подумал я; схватил Луция Домиция за рукав и затащил его под стену.
— Что опять? — спросил он.
— Голоса впереди, — сказал я. — Заткнись, я хочу послушать.
Я немного послушал и разулыбался. Это были юноша и девушка, и чем они там занимались, было совершенно очевидно; никакой угрозы, и Луций Домиций начал подниматься, но я потянул его обратно.
— Ох, ради всего святого, — пробормотал он. — Если тебе приспичило подсматривать за юными любовниками, то сейчас не время. Мы спасаем свои жизни, если ты вдруг забыл.
Я вздохнул. Никакого внимания к деталям, как видите. В этой жизни надо быть внимательным, или запросто пройдешь мимо всех представившихся возможностей и даже не узнаешь, что они тебе встречались.
— Слушай, — сказал я.
Талантов у меня немного, но я хорошо определяю людей по голосам, такой уж у меня дар. С девушкой было просто — местная крестьянка; возможно, стирала белье на реке, когда повстречала парня. А вот с ним было поинтереснее. Он практически ничего не говорил, весь шум исходил от нее, но когда он наконец подал голос, то заговорил на латыни. Мой опыт подсказывал, что в моменты наивысшей страсти люди редко упражняются в иностранных языках. Стало быть, у нас тут был настоящий, двадцатикаратный римлянин.
Разобраться в остальном не составило труда. Лично я виню во всем школы.
Когда вы посылаете детей в одно из этих модных заведений, где их заставляют читать Феокрита и прочее в том же духе, сплошь про красивых юных аристократов, влюбляющихся в прекрасных податливых крестьянских девушек среди идиллических пасторальных пейзажей, то какого черта вы от них ожидаете? Конечно, чем ближе к большим городам, тем хуже. Там, откуда я родом, то есть под Афинами, невозможно забежать за кустик, чтобы опростаться, и не напороться при этом на Стрефона и Амариллис, занятых своим делом среди ромашек и лютиков.
Вот такие дела, и сейчас я бы все отдал за крючок банного пластуна.
Прошу прощения, я перешел на профессиональный жаргон. Вы же знаете, кто такой банный пластун? На случай, если нет, то это один тех тех жалких персонажей, которые зарабатывают на жизнь, воруя вещи из раздевалок в общественных банях. Это древняя профессия с богатым культурным наследием и традициями, хотя сам я в ней не особенно преуспел. Главным инструментом этого ремесла является бронзовый крючок, посаженный на длинное, тонкое, гибкое древко, которое можно просунуть через окно, чтобы выудить оттуда кошелек, плащ, шляпу, что угодно. Мне говорили, что самые лучшие изготавливают в Александрии — трезубые, со складным древком, которое легко спрятать под плащом, но в принципе сгодится любой крючок, а за отсутствием крючка всегда можно воспользоваться подходящей веткой.
То есть, если ее можно найти. Ближайшие деревья росли в буковой рощице, где Прекрасные Юные Создания по-прежнему предавались страсти (и это напомнило мне, что нечего залеживаться — это не могло продолжаться бесконечно), поэтому я со всей осторожностью пополз вперед, попутно пытаясь нашарить сломанную ветку. Ничего не нашарилось, но они, вроде бы, меня не слышали, поэтому я осмелился сломать длинный гибкий побег, то, что надо, вплоть до удобной маленькой развилки на конце, которая ничем не хуже модного египетского трезубца из бронзы.
Еще одна примечательная черта среднего юного римского самца: трахаясь на пленере, он непременно снимет одежду — чтобы не запылить ее и не устряпать травяным соком, я полагаю. Чего хорошего, если каждый с первого взгляд сможет сказать, где он был да что делал? Удивительное ханжество для высокородного римлянина, но настоящее благословение для того, кому срочно требуется смена одежды.
Как я уже говорил, особого мастерства во владении пластунским крючком я никогда не проявлял. Настоящие артисты — в этой профессии их зовут щекотунами — способны с закрытыми глазами, стоя на плечах товарища, вытянуть через узкое окно кольцо или брошь.
Мне до этого далеко, но уж с туникой и поясом я кое-как справлюсь. Сандалий этот козел по каким-то причинам не снял, но тут уж ничего поделать было нельзя.
— Ладно, — прошептал я Луцию Домицию, вернувшись к нашей стенке. — Время убираться отсюда.
Мы кинулись назад, пробежали по дороге с сотню шагов в обратном направлении, пересекли речку по набросанным камням, и укрылись в сосновом лесочке. Только здесь мы смогли спокойно осмотреть добычу.
— Неплохо, — сказал Луций Домиций, ощупывая ткань. — Хорошо соткана. Шерсть из континентальной Греции.
