— Так мы и подумали, — сказал я.
— О, — он нахмурился. — А, ну да. А то я думал — до чего ж я умен. Ладно, неважно. Так сколько уже дней ты здесь?
— Десять, — сказал я. — И если ты еще не заметил, это совершенно ублюдочная жизнь. Я бы не пожелал такой даже навозному жуку.
Он вздернул голову.
— У меня примерно такое же ощущение, — ответил он. — В смысле, тут всегда так?
— Сегодня хороший день, — сказал я. — Хозяин не показывался, а у надсмотрщика было относительно неплохое настроение.
— О, — он нахмурился. — А кому принадлежит это место? Я спрашивал того безумного старика, но он, похоже, не слышал меня.
— Марку Вентидию Гнатону, — ответил я и рассказал о поэзии, Вергилии Мароне и о том, как надсмотрщик получил по мордасам. Вид у него стал очень задумчивый.
— Вентидий Гнатон, — повторил он. — Боже, я помню его, полный мудак. Скучный до крайности и притом злобный. Являлся на все мои декламации. Его даже приглашать не надо было, сам приходил.
— Что ж, лишнее доказательство тому, — сказал я, — что он совершенный псих.
— Именно. И у него всегда был такой вид, будто он испытывает невероятное наслаждение. Ну или по крайней мере я не помню, чтобы он спал или тыкал себя булавкой в ладонь, чтобы не заснуть. Помню один невероятно долгий вечер, когда он стал рассказывать мне, как ему понравилось, что я использую двойную цезуру в хореическом гекзаметре, и заткнуть его удалось только на рассвете. Думаю, он ненавидел меня не меньше остальных, но пресмыкался совершенно виртуозно: никогда не позволял личным чувствам мешать работе.
Я нахмурился.
— Думаешь, он может тебя узнать?
Он пожал плечами.
— Вообще-то нет. Ему никогда не придет в голову, что один из его работников — мертвый император. Но все же я не стал бы лишний раз рисковать. Он что, постоянно болтается среди работников или так, как повезет?
— Я видел его три раза за десять дней, — ответил я. — Как я понял, он любит провести пару часов, катаясь вокруг и досаждая людям, но поместье большое, полей много. В общем, пока держишь голову пониже, а рот на замке…
Но он встревожился.
— Мне это не нравится, — сказал он. — Нет, ну что за невезение — явиться в единственное имение в Италии, в котором хозяин на самом деле присутствует, — он остановился и посмотрел на меня. — Если я сделаю ноги, — сказал он. — Ты останешься или как?
О чем тут было думать? Я хочу сказать, что как только увидел его снова, я автоматически решил, что мы опять вместе. В конце концов, все говорило о том, что это предопределено. Мы провели порознь одиннадцать дней, а затем боги взяли и свели нас вместе. Не то чтобы я верил в предназначение и прочее, но трудно игнорировать незримые козни судьбы, когда гигантская рука опускается с неба и тычет тебя в них носом.
— Может быть, — сказал я. — Это, конечно, говенное местечко, но я уже вроде как привык, что за мной не гоняются солдаты.
Он двинулся дальше.
— Что ж, — сказал он. — Может, и вправду безопаснее разделиться — для тебя безопаснее, я имею в виду. В конце концов, в Италии тебя не разыскивают, можешь начать с чистого листа. Но если кто-нибудь меня узнает, то и тебя вместе со мной… всего-то и надо кого-нибудь из прошлого. Ну, то есть, вы двое были не особенно популярны при дворе.
Это было что-то новенькое. Я хочу сказать, что никогда не думал, чтобы кто-нибудь из придворных вообще знал о моем существовании.
— Серьезно? — сказал я.
Он кивнул.
— Все мои друзья — они называли себя прихлебателями, и это еще мягко сказано — сенаторы и военачальники ненавидели вас потому, что вы были со мной. Полагаю, они винили вас в моей испорченности, а может, видели в вас подходящих козлов отпущения. Я не знаю, но суть в том, что в моей компании ты подвергаешься ненужному риску.
В глубине души я был совершенно уверен, что он искренне тревожится за меня. Но я не желал так это воспринимать, мне хотелось видеть в этом беспокойстве не более чем повод от меня избавиться.
— Что ж, прекрасно, — сказал я. — В таком случае, возможно, нам следует разделиться — я останусь тут, а ты свалишь по-быстрому. Как я уже говорил, Гнатон скорее всего недостаточно умен, чтобы узнать тебя, но если ты думаешь, что опасность есть, лучше тебе убраться отсюда.
Он посмотрел на меня.
— Думаешь?
— Тебе решать, — сказал я. — Мне самому здесь не слишком нравится, но у меня и выбора особого нет.
— У меня тоже, — он вздохнул. — Тут еще кое-что, — продолжал он. — Отсюда мне один путь — в город. Я так решил и это для меня важно. А Рим для меня — вряд ли самое безопасное место, так что…
Внезапно мне расхотелось об этом говорить.
— Как бы там ни было, — сказал я. — Решать тебе. В конце концов, любое решение, которое я принимал за нас двоих, усаживало нас в дерьмо.
— Это неправда, — сказал он. Он врал, но мне было приятно, что он так говорит. Десять лет — долгий срок. Я не верю, что можно провести в обществе человека десять лет и не привыкнуть к нему. — Нам просто часто не везло, вот и все, — закончил он довольно неловко.
Люди редко заводят друзей в бараках. Неподходящее это место для разговоров, и мы выглядели подозрительно, болтая вот так. Поэтому вечером мы держались подальше друг от друга. Ужинали мы порознь, а спать он ушел на другой край барака. Честно говоря, я почти ожидал, что ночью он сделает ноги, но нет, он был на месте, когда мы вышли на построение. Когда в полдень мы сделали перерыв, я подошел и уселся рядом.
— Значит, ты все еще здесь, — сказал я.
— Ну да. Я пока не принял решения.
— Вчера ты высказывался очень определенно.
— Нет никакой спешки, — ответил он. — Рим, наверное, никуда не денется до следующей недели.
По-моему, он опять принялся юлить, но опять же, решительность никогда не была его сильной стороной. Это навело меня на мысль, что если он застрянет тут еще на какое-то время, то потихоньку позабудет всю эту чепуху про Рим к нашей общей пользе.
Разумеется, следующие три дня царила адская жара и ничто не предвещало ее окончание. Вероятно, Вергилий Марон нигде не указал, как важно поить работников в жару, а может, указал, но вышло нескладно, он и вычеркнул. В любом случае, мы получали одну чашку воды в полдень и больше ни капли до самого вечера. Поистине идиотская организация труда. Каждый день пара ребят валилась с копыт от зноя, да еще двое-трое притворялись, что свалились с копыт, чтобы посидеть часок в теньке, пока остальные за них отдуваются. Луций Домиций и я не могли себе этого позволить, конечно, чтобы не привлекать лишнего внимания. Зараза.
На следующий день жара усилилась, а через день — еще больше. С другой стороны Марк Вентидий Гнатон так и не появился, и если это было из-за жары, то ее стоило потерпеть. Не то чтобы я сильно беспокоился, конечно, но Луций-то Домиций еще как, из-за чего он принимался гундеть на тему побега, так что так ли, эдак ли, все равно ты обнаруживал, что весь вспотел, а в глотке пересохло.
