— Подержи-ка секундочку.
Вы подхватываете девушку, чтобы она не упала на пол, тут в затылке у вас что-то взрывается, и следующее, что вы видите… ладно, это представлять необязательно, а то будут мучить кошмары. В общем, идею вы уловили. Угловатая, как Египет и безумная, как горшок с хорьками, но кому какое дело? Больше везения, чем расчета, но она сработала.
Итак, мы попали внутрь, чувствуя себя крайне заметными и ужасно, ужасно, ужасно одинокими. Вы, конечно, слышали о Семерых против Фив.
Ну вот, а мы были Двое против Стримона (себя я по понятным причинам не считаю) и шансы у Семерых были получше. Кроме того, разве всех Семерых не перебили? Я не помню. Когда матушка рассказывала про них, я, наверное, отвлекся.
Оказалось очень кстати, что один из нас сохранил здравомыслие. Говорите об Александре что хотите, но он был вроде ежика из поговорки — ну, помните, что лиса знает много трюков, а ежик только один, но хороший. Для подобных ситуаций у него в запасе имелась только одна схема.
— ПОЖАР! — заорал он, а уж орать он умел огого, поверьте на слово; меня чуть не сдуло — а чтобы добавить немного убедительности, он схватил жаровню привратника и запустил ее через двор. Чистая случайность, что она приземлилась на штабель амфор у дальней стены. Еще более чистая случайность, что в амфорах оказалось ламповое масло. Дуракам везет, скажете вы, но если это так, то почему мне везет так редко?
Если только что никакого пожара не было, то теперь это был всем пожарам пожар — я помню, еще подумал, глядя на охваченный оранжевым заревом двор, что на сей раз Александр перебрал с отвлекающими маневрами. Вообще-то он был не виноват, конечно, потому что кому вообще пришло в голову складировать месячный запас масла рядом с конюшнями, то есть с соломой и сеном?
Это еще одна черта Рима, которую я не люблю. Проклятый город — просто одна большая огненная ловушка.
Сдается мне, вся ситуация была исполнена замечательно идиотической иронии.
Пожар начался. Благодаря сильному ветру, который подхватывал тлеющие угли и пригоршнями расшвыривал их по соседним кровлям, будто сеял ячмень, пламя охватило весь квартал за время, которого хватило бы, чтобы съесть яблоко; люди метались в панике, крича и толкаясь, как это вообще у людей в обычае; какие-то бедолаги пытались действовать разумно и организовать цепочки с ведрами, другие мчались, вопя, не в том направлении или бросались в горящие дома, чтобы спасти детей, вытащить немощных родственников или пограбить. Во время пожара перед глазами раскрывается весь набор хороших и дурных сторон человеческой природы: отвага и трусость, алчность и холодный расчет и сотни тончайших оттенков глупости — жаль, что все это с такой скоростью проносится прямо у кончика носа, а три или четыре захватывающих представления идут одновременно; неважно, насколько вы наблюдательны, вы обречены пропустить пару-тройку бриллиантов — поразительную демонстрацию самоотверженной храбрости или коллекционное издание беспрецедентного эгоизма. Пожар не хуже театра позволяет возогнать самую сущность смертных до девяностодевятипроцентной чистоты. Дым и прочее дерьмо тут абсолютно ни к чему, но они, возможно, нужны для создания атмосферы.
Ну так вот, прямо у меня перед носом разворачивалось фантастическое представление: Рим Полыхающий — трагикомическая экстраваганца в двенадцати одновременно идущих частях, а я, как обычно, смотрел в другую сторону. Нет, я даже не воспринимал себя, как зрителя: наоборот, я вскарабкался на сцену и буквально проломил дорогу к роли. Думая об этом в сказочном алхимическом свете ретроспективы, я могу понять, почему истинных римских аристократов так раздражают попытки уважаемых людей выступать на сцене в компании актеришек. Вот, например, горящий Рим, трагедия космических пропорций, пожирающая жизни десятков и сотен несчастных ублюдков, богатых и бедных; а вот я, неприметный маленький грек, осмелившийся использовать ужасающую катастрофу и качестве фона для своей собственной заурядной пьески, своего личного побочного сюжетца. В данном случае все было еще хуже, потому что я пошел дальше. Я сам послужил причиной проклятого пожара, приведя в сюжет Александра с его склонностью при малейшем затруднении поджигать декорации. Вы знаете, как много людей свято верят в то, что Луций Домиций Нерон Цезарь учинил Великий Пожар только для того, чтобы создать живописный фон для своего «Падения Трои» под аккомпанемент арфы? Так вот, это как раз неправда; но не подлежит сомнению тот абсолютно достоверный факт, что Гален Афинянин, представитель совершенно другого артистического жанра, учинил Пожар на Долгой улице просто в качестве мизансцены (надеюсь, это правильный термин) в его балете для трех идиотов и контуженой девицы под названием «Спасение Луция Домиция». Боюсь, безо всякого аккомпанемента, но чего вы ожидаете, ангажируя всякий сброд?
Не вполне уверен, что я хочу этим сказать. То есть какой-то смысл тут определенно имеется, и его на раз бы извлекли Сенека, Петроний Арбитр или Ювенал, но вместо них у вас есть только я. Возможно, вы сами сможете его найти — в таком случае потрудитесь дать мне знать. Это если предположить, что я буду все еще жив, когда вы прочтете эти строки.
В общем, я оказался во внутреннем дворе, окруженный горящими зданиями, мечущимися людьми, которые налетали на меня и наступали на ноги, в компании Александра и Хвоста, не говоря уж о ядовитой змее Бландинии, которая, кстати, проспала все представление, что твоя престарелая тетушка, ради которой пришлось выдержать смертный бой за билеты в первый ряд. При это я думал примерно следующее: дерьмо. Ну что ты наделал? Мы же здесь ради того, чтобы спасти жизнь Луция Домиция, а он как раз в одном из этих больших зданий, только что превратившихся в пепел. Очень неумно. Мог бы придумать чего получше.
— Не стойте просто так! — завопил я. — Сделайте что-нибудь!
Александр и Хвост посмотрели на меня так, будто я был капитаном корабля, заштилевшего посреди моря, который вдруг тыкает пальцем в небо и говорит: нам туда. Ну, нельзя их винить, я только что выдвинул определенно не самое дельное предложение в жизни. Но я не знал, что делать, меня совершенно ошеломила быстрота, с которой события сменяли друг друга, не говоря уж о невообразимых масштабах сотворенной мной лажи. Не каждый день крестьянский паренек из провинции вроде меня поджигает величайший город мира. Если хотите, можете называть это сценическим мандражом.
Затем маленький тлеющий уголек приземлился Бландинии на лоб и она с визгом очнулась. Она выпрямилась, качнулась вперед, как водевильный пьянчужка, поймала равновесие, оглянулась и выдала несколько терминов, знать которые девушке совершенно не пристало.
— Вы, идиоты, — сказала она, показывая, что способна мгновенно оценить обстановку. — Что вы наделали?
Мне кажется, она угадала, как развивались события, с первой же попытки; это называется «женская интуиция». Так или иначе, мы были не в настроении объяснять, поэтому ничего ей не ответили.
— Ладно, — сказала она, и можно было расслышать щелчок, с которым ее мозги встали на место, как шарниры большого молосского замка при повороте ключа. — Пять к десяти, что он в обеденном зале, который должен быть там, — она указала на дверь на дальней стороне двора. Дверь была окружена пламенем, как настенной росписью, а снизу величественно выплывали клубы дыма.
