— Считайте, что я к этой фармазонщице
[24]… Как её? Изабелла? Считайте, дорогу забыл. Изабелла… Финочка под её пухленьким бочочком может раскрыть нам глаза на правду. Быстрей всего, по пачпорту, какая-нибудь Соломия. Такого шмурдяка
[25] нам не подавали даже в самые грустные времена! — эту тираду Борис, терзаемый невероятной сухостью во рту, изрек в адрес принимавшей стороны, которая обеспечила ему трехдневный загул за его же деньги.
— Ваши слова, Боря, сейчас пахнут таким перегаром, что я не уверен, надо ли нам на Дерибасовскую, там же приличные люди, — заметил Йося Аглицкий с Пушкинской. В этой стае он слыл интеллигентом благодаря своему месту проживания и полным неприятием какой-либо матерщины.
— Ой, Йося, ша… — на большее выражение эмоций Борю не хватило. Он сам уже задумался, зачем они попёрлись по этой чёртовой лестнице, не имея сил толком переставлять ноги. Их ещё нетрезвая походка напоминала покачивание моряков, только сошедших на берег.
— А щас сосредоточились, братва… — прошептал Боря, завидев вверху лестницы быстро спускающуюся фигуру человека в гражданской одежде.
Как только прохожий поравнялся со встречной компанией, Йося подставил тому плечо и картинно взвыл:
— Ой, ёёё… От это вмазал! Ты шо ж такой прямолинейный, как броненосец! Это было дюже больно!
— Je m’excuse
[26]. Не понимать, — ответил молодой человек, пытаясь избежать нежеланной встречи, но узкая лестница и полная темнота не давали ему пространство для маневра.
— Гля как мурчит, французик, не иначе, — Боря определил своим воровским чутьем, что это тот единственный шанс, который дала ему на сегодня судьба, чтобы пополнить содержимое карманов и затем иметь возможность зарисоваться на Молдаванке. Ну не мог же он признать, что в то время, когда все люди стали на работу, он безбожно пил где-то на задворках Карантинной балки и профукал весь свой воровской фарт.
— Предъявите содержимое карманов. И давайте без шума и пыли, — выдвинул ультиматум Боря, сделав шаг навстречу жертвы.
Француз аккуратно, двумя пальцами достал бумажник и протянул его грабителям. Та же участь постигла и его часы. В знак того, что он отдал всё, молодой человек развел руками.
— А тут у тебя что? — Иосиф Аглицкий потянулся к тонкому жёлтому портфелю, который иностранец держал в левой руке. Реакция на это движение оказалась моментальной — француз нанес грабителю удар в челюсть, от чего Йося, перецепившись через парапет, улетел с лестницы. Такое нахальное поведение до этого момента смиренной жертвы стало неожиданностью для нападавших и от того они на мгновение опешили. Француз, подобрав с земли шляпу, поспешил продолжить свой путь, но совершил непростительную оплошность. Посчитав, что всё закончилось, он подставил спину. Боря Штык дал волю своим звериным инстинктам и в два прыжка догнал иностранца, ударив его ногой в поясницу. Человек с портфелем сумел сгруппироваться и, покатившись вниз по ступеням, умудрился увлечь за собой Штыка.
У Бориного везения на сегодня явно лимит был исчерпан: фраер в шляпе оказался не простой жертвой, а подготовленным бойцом. Через секунду он ухватил бандита за кадык и тот стал издавать ужасные хриплые звуки. Никто из Борькиных подельников не посмел приблизиться, только Йося под покровом темноты пробирался в тыл врага.
Штык уже перестал хрипеть и, похоже, собрался отдавать Богу душу, но тут Йося с тыла добрался до эпицентра событий.
Непонятно как, но француз его заметил. Теперь, чтобы дать отпор подкреплению, иностранец отпустил кадык Штыка и Боря, получив возможность дышать, собрал последние силы, перекатившись на живот.
Револьвер из внутренней кобуры обладатель портфеля так и не успел достать — Йося ударил его финкой в грудь с силой, совершенно не соответствовавшей его хлипкому виду. Казалось, хруст ребер жертвы был слышен на Портовом спуске.
Француз безжизненно распластался на ступенях, не выпуская из рук портфеля, но Йося таки вырвал его с каким-то диким остервенением. Челюсть напоминала о себе неимоверной болью в щеке. В пылу борьбы юнец не почувствовал, что у него выбит зуб. Теперь, когда жертва была повержена, он выплюнул его вместе с кровью и озадачился содержимым портфеля, за который с такой яростью бился незнакомец.
— Да что ж там такое! Сокровища Британской короны? — юноша дрожащими руками раскрыл оба замка и разочарованно выдохнул. — Чёрт… Зря грех на душу взял… Бумажки какие-то…
— Йося! Ну ты ж не фраер! Ну такой расклад выпал, не копти, — успокоил товарища сквозь кашель оживший Боря Штык. — Что за бумаги? Читай, грамотей!
— Пошли отсюда. Не в библиотеке, — Йося красноречиво глянул на тело иностранца, под которым растекалась лужа чёрной крови.
Одесса. Порт. 6 апреля 1919 г.
— Доложите ситуацию, полковник Фрейденберг.
— Мой генерал, согласно графику, все погрузочные работы выполнены. В течение сегодняшнего дня двадцать два судна ушли с рейда с полной загрузкой. Двенадцать из них взяли курс на Констанцу, десять — на Севастополь. Докладываю: ваш приказ выполнен.
— А что с теми людьми, которые в порту остались? — бригадный генерал Филипп Д’Ансельм, командующий союзными оккупационными войсками на юге России уже мог докладывать премьер-министру Жоржу Клемансо о завершении операции по эвакуации французских и греческих войск из Одессы. Теперь генерал проникся сопутствующими вопросами, решать которые напрямую он был не обязан.
— Мой генерал, все суда вышли на рейд, груженые по ватерлинию. Свободных мест ни на одном борту не оставалось, — доложил начальник штаба, полковник Анри Фрейденберг.
— Значит, несчастным не повезло? — лицо генерала не выражало ни сожаления, ни сочувствия — только по-военному сухая констатация факта.
— Возможно. Но они на родине, — отрапортовал полковник.
— Что с матушкой, Анри?
— Мой генерал, я благодарен Вам за исключение, которое вы сделали для члена моей семьи. Матушка уже на борту.
— Не стоит благодарности, Анри. Иначе и быть не могло.
В этих своих словах бригадный генерал Д’Ансельм был искренним. По прибытии в Одессу, где разместился штаб оккупационных войск Антанты, командующий столкнулся с сотнями вопросов, которые следовало решить если не немедля, то хотя бы в течение нескольких часов. И тут провидение послало ему полковника Анри Фрейденберга — коренного одессита со всеми вытекающими отсюда последствиями.
После поступления приказа об эвакуации Анри находился дома лишь несколько часов, которые он потратил на то, чтобы уговорить свою маму последовать за ним. Лишь красочное описание перспектив, которые ожидают пожилую мадам Фрайдельберг после появления на Греческой площади первых же разъездов красной кавалерии, сдвинуло дело с мертвой точки.
