— Полгода в ванной, товарищ комиссар. Я сам его сегодня же выпущу.
— Ладно. Только за твою сообразительность и дальновидность, — начупр взял перо, окунул его в чернила и поставил внизу справа свою размашистую подпись.
— Разрешите идти? — Спектор встал и выпрямился по стойке «смирно».
Спустя тридцать минут самый молодой сотрудник из личного состава Харьковского губернского управления ГПУ, предъявив все необходимые документы, уже стоял перед «камерой» Лёвы.
Дежурный отпер замок металлической решетки и удалился — в соответствии с полученным приказом заключенный дополнительной камеры номер 2-а покидал следственный изолятор в сопровождении следователя Спектора.
— Ну, я тебя поздравляю, Лев Николаевич! Есть повод выпить! — с этими словами Марк вошел в ванную и достал из портфеля бутылку водки.
Задов изменился в лице.
— Вот уж не думал, что это тебе доставит такую радость, Марк…
— А чего печалиться? Все решено, — Марк взял алюминиевую кружку со стола и вскрыв бутылку, налил туда на пару добрых глотков. — Поздравляю. Пей.
Лёва несколько секунд молча смотрел на кружку с водкой, потом на его каменном лице появилась какая-то неуловимая нота сожаления и отчаяния, но Задов не дал волю эмоциям, а молча взял кружку и выпил её залпом.
— Веди. Странно только, что не на рассвете. Вы же рано утром расстреливаете? — Задов сложил руки за спиной и стал перед дверью лицом к коридору.
— Лёва, ты чего это… — только в этот момент Марк вспомнил его просьбу: «Когда поймёшь, что моя очередь подошла к стенке становиться, принеси мне водки». — Вот я дурень, а? Лёва, сядь. Я с хорошими вестями. Всё наоборот. Это не расстрел, это свобода.
Задов повернулся к Марку лицом, всё ещё не веря в происходящее.
— Тогда наливай остальное…
Вольный город Данциг
[46]. 25 января 1925 г.
Для Нестора настали чёрные дни. Польша больше не могла служить безопасным местом для вождя анархистов и его семьи, получившей прибавление. Галина с ребенком, измученная постоянным безденежьем и полицейским надзором, таки подчинилась своему материнскому инстинкту и во имя будущего дочери решила уехать в Париж, оставив в прошлом революционный энтузиазм и жажду изменения мира для всеобщего равенства и братства.
Даже самый преданный из соратников, адъютант Иван Лепетченко, и тот не вынес напора обстоятельств.
— Нестор, я не вижу здесь будущего. Так больше жить невозможно. Ни цели, ни мечты, ни родины, ни денег… Считай, что я сдался, — заявил однажды ему Иван без предупреждения.
Махно накрыл такой приступ ярости, что Лепетченко предпочёл ретироваться без дальнейших пояснений в сапожную мастерскую.
— Иуда! — услышал он вслед, но было уже поздно. Иван Лепетченко получил от советского консульства разрешение на въезд в Украину.
Нестор редко выходил в город — только по крайней необходимости, в лавку за продуктами и керосином, иногда — купить клей, нитки, обрезки кожи и газету.
Сырой подвал, в котором обжился бывший атаман армии в сто тысяч сабель, имел только одно маленькое оконце на уровне тротуара, да и то на северную сторону. Металлическая кровать, умывальник, в который нужно было носить воду вёдрами из внутреннего двора, а потом выносить помои, потёртый сервант, содержимое которого составляли две металлические миски и одна кружка — это был весь интерьер более чем аскетического его жилища. Верхнюю одежду — шинель и серый пиджак с прохудившимися и вздувшимися на локтях рукавами — Махно вешал на большие столярные гвозди, что используются для сбивания перекрытий кровли. Их он вбил в лутку по обе стороны от двери на высоте своего роста.
Те гроши, что ему удавалось зарабатывать, Нестор добывал сапожным ремеслом, благо удалось недорого купить и лапу, и шило, и набор крючков у старого еврея с первого этажа, что уехал с семьей в Варшаву.
Человек должен что-то уметь делать руками — в этом Нестор был убежден. Теоретиков, философов и учёных Махно воспринимал как идеалистов, полностью оторвавшихся от реальности, а его реальность — вот она: запах кожи, сапожного клея и крыса, пробравшаяся сквозь щель под дверью в напрасных поисках еды. В таких условиях мысли приходят здравые, отчаяние уходит на второй план, ум отвлекается на работу и не дает зачахнуть телу.
Дверь в его подвал открывалась редко — Нестор заказы брал только от соседей по дому и от узкого круга их знакомых. Брал недорого, делал качественно, за пошив старался не браться — всё больше тачал подошвы, да каблуки набивал.
Когда в его подвал без стука вошли трое модно одетых людей в пальто с меховыми воротниками и шляпах, Нестор насторожился, нащупав правой рукой на кровати сапожный нож.
Мужчины осмотрелись, убедившись, что в помещении больше никого нет, и спустились по ступеням вниз к хозяину.
— Добрый день, Нестор Иванович… мы к вам по делу — начал разговор один из них на польском языке.
— Не брал я у вас никаких заказов. Ваши штиблеты требуют лака, а у меня его нет, — пробурчал в ответ по-русски Махно, обратив внимание на типажи молодых людей.
Умение разбираться в лицах много раз помогало атаману безошибочно определить, кто перед ним — простак с околицы или провокатор. Троица гостей оставила о себе с первого взгляда однозначное впечатление — правильные черты лица славянского типа, цепкие взгляды, ходят так, что будто прикрывают друг друга. И руки в карманах.
«Дилетанты… Вырядились в пальтишки европейского покроя, а рожи рязанские, чекистские…» — подумал Нестор, сжимая под боком остро отточенный нож, изготовленный из автомобильной рессоры с ручкой, обмотанной кожаной лентой.
— Да вы не нервничайте так, Нестор Иванович… мы не за обувью, — успокаивающе сказал один из них уже на русском, по всей видимости — старший.
— Нож отложите в сторону, — мужчина достал руки из карманов и показал ладони. Пальто расправилось, и Нестор несколько успокоился — если бы в наружном, или внутреннем кармане был пистолет, то он бы его без сомнения заметил, — уж очень по фигуре было оно подогнано.
— Чем обязан землякам своим? — с ухмылкой спросил Махно.
— У вас сохранилось острое чувство опасности, как я вижу, — заговорил с хозяином подвала второй гость, — вы живете в постоянном напряжении, не устали?
Один из мужчин присел на единственный табурет в помещении. Другие двое продолжали стоять, только сделали шаг в сторону кровати, на которой сидел Махно, чтобы отрезать ему пути к отступлению.
О каком бегстве могла идти речь? Полуголодный, чахлый мужичок ростом метр шестьдесят против троих откормленных специалистов?
