Одесса приходила в себя после бесконечной смены власти в начале двадцатых, после крови Гражданской войны, беспорядков, мародёрства и оголтелого бандитизма. Одесса подсчитывала убытки, оплакивала погибших и надеялась, что худшие времена остались позади, но в здании ГПУ на улице Энгельса этот оптимизм не разделяли.
Опыт чекиста Заковского, до сих пор никогда не считавшегося ни со смертями, ни со справедливостью, подсказывал, что его беспощадность, порой переходящая в необъяснимую для него самого жестокость, еще не раз пригодится зарождающейся системе. Единственное, что его пока смущало, — это дефицит людей, способных откинуть предрассудки, связанные с гуманностью, и без раздумий открыть кобуру.
«Судя по справке, новый сотрудник, этот… Зиньковский, приходится очень кстати. Нужно будет его в деле сразу проверить, чтобы потом не разочаровываться», — раздумывал начальник, пытаясь в маленькой, чёрно-белой фотографии, приклеенной в правом верхнем углу первой страницы личного дела разглядеть такие нужные ему черты характера — латыш Штрубис с юности славился каким-то звериным чутьем на людей. Первое его впечатление о человеке, сложившееся после взгляда, в подавляющем большинстве случаев оказывалось правильным, и не только он сам, но и его подчиненные полностью доверяли дару физиономиста Леонида Заковского.
— Леонид Михайлович, прибыл новый сотрудник с предписанием, — доложил подуставший в конце дня адъютант.
— Да. Пригласите, — кратко ответил Заковский, усаживаясь за свое рабочее место. Первым делом он собрал бумаги в папку и положил её в ящик справа, чтобы на них не упал посторонний взгляд. Стол, обитый зеленым сукном, теперь был занят только покрытой фигурным плафоном лампой, да громоздким канцелярским набором, выполненным из серебра и уральского малахита.
— Можно? — Сквозь свет настольной лампы — единственного источника света в большом кабинете, погруженном в полумрак, на фоне двери просматривалась фигура визитёра.
«Нет… Он уже не военный. А может, и не был ним никогда. Какая дисциплина могла быть в частях анархистов? Никакой. Ну что такое “можно”. Можно, если осторожно», — Заковский по первой же фразе начал формировать для себя впечатление о новом сотруднике.
— Проходите, присаживайтесь, Лев Николаевич! — громко сказал хозяин кабинета, с первой секунды дав понять новичку, что ему о нём всё известно.
— Прибыл в ваше распоряжение в соответствии с предписанием! — на этот раз Лев Задов, глаза которого спустя несколько секунд приспособились к полумраку кабинета, рапортовал чётко в адрес руководителя и тон его был подобающим, по-военному чётким.
«Вот… Это другое дело», — подумал начальник ГПУ.
— Прошу, — Заковский указал на кресло, стоявшее по другую от него сторону стола.
Комиссар демонстративно опять достал папку и, теперь уже в присутствии начал пролистывать личное дело новичка:
— Вижу, жизнь вас покидала, Леонид Николаевич…
— Так точно, товарищ комиссар. Было дело, — Задов отвечал быстро и чётко.
После всех его злоключений в Харькове, он дал себе слово, что слабины больше не даст. Особо Лёва для себя отметил стиль общения в среде чекистов. Он не имел ничего общего с тем, как разговаривали и принимали решения у батьки — никаких разглагольствований и лишних эмоций. Есть враг, и его нужно давить — вот единственная, превалирующая эмоция. Возможно, именно благодаря этой организованности и жесткости большевики одержали верх в противостоянии с атаманом — рассуждал тогда в заключении Лёва, а Махно — далеко не безобидный утопист. Он видел кровь, он её проливал, не раздумывая, когда считал нужным, но большевики всё равно оказались в дамках на всех фронтах, что подтверждало — во времена перемен побеждает тот, кто незнаком с угрызениями совести. Значит, и ему, Льву Задову, следует принять за основу этот стиль жизни и работы.
— Читали Бакунина
[50]? — неожиданно оторвав взгляд от личного дела, Заковский внимательно следил за реакцией и мимикой своего нового сотрудника.
— Приходилось. В юности мы все находимся в поиске истины, и это была одна из таких попыток, — не дрогнув лицом, ответил Лев Задов.
«Не юлит, это показательно… Хотя после полугода допросов в Харькове его наверняка наизнанку вывернули», — во время следующей паузы в разговоре начальник ГПУ анализировал каждое слово Задова. Ему было важно понять, насколько он может доверять новому оперативному работнику — те задачи, которые ему самому вчера поставило руководство, были довольно щекотливого свойства.
«Пойди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что», — размышлял Заковский над свежим приказом из Москвы, в котором ему предписывалось силами отдела иностранной разведки организовать на территории Румынии поиск неких документов Нестора Махно, компрометирующих высшее руководство страны и партии. Поэтому, когда следом за приказом ему принесли дело Задова, он совершенно не удивился — бывший махновец, прикомандированный к его управлению, мог бы справиться с такой задачей. По крайней мере, чрезвычайно облегчил бы её выполнение.
— В вашем деле значится, что опыт работы в контрразведке у вас, Лев Николаевич, имеется… — многозначительной фразой продолжил знакомство Заковский.
— Так точно. Имеется. Замнач махновской контрразведки.
— Сколько же на вашем счету разоблаченных агентов, шпионов? — с ухмылкой поинтересовался начальник.
— Я учет не вёл. Времена шальные были. Кто наши, кто нет — с ходу не разобраться. Махно с большевиками два раза в союз вступал. Время всё по местам расставило, — уклончиво ответил Задов.
— Приходилось лично расстреливать? — не изменяя интонации, как о чём-то обыденном спросил начальник ГПУ.
— Приходилось.
— И как, как потом спали? — тон Заковского стал несколько наигранно-весёлым. В своё время он этот экзамен сдал сам себе на «отлично» — даже водки не выпил перед сном, а просто лёг на кровать и накрылся одеялом. Вроде сны какие-то даже видел.
— Да как… Обычно. Чего я должен терзаться по поводу судьбы деникинцев?
— А большевиков приходилось расстреливать? — поинтересовался Заковский.
— А кто ж его знает? К нам лазутчиков без партбилетов посылали.
«Не из пугливых… ответил сразу», — Заковский в уме раскладывал Задова по полочкам.
Неожиданно Лёва взял инициативу в свои руки. Этот тон, эта подозрительность его доводили до белого каления:
— Скоро будет год, как мне задают такие вопросы. Сотни раз спрашивали. Потом проверяли месяцами. Потом опять допрашивали. В итоге я здесь. Как сами-то думаете, вам подмогу прислали или шпиона?
— Думаю, что с местной публикой вы, Лев Николаевич справитесь… Это без сомнения, — задумчиво и негромко произнёс комиссар, роясь в бумагах и не придавая значения сказанному — этот взрыв эмоций был ожидаем, он его и провоцировал. Заковского интересовало только время и место. Задов откладывать в долгий ящик не стал и расставил точки над «i» сразу, что начальника ГПУ тоже устроило, да и было бы странным ожидать от этого двухметрового рыжего верзилы невнятных слов, опущенного в пол взора и покаянных речей. Нет. Он пришёл доказывать свою нужность, отрабатывать грехи и биться за место под солнцем. А солнце в Одессе может быть испепеляюще жарким.
