— Но местная босота, это так… семечки. Вас, Леонид Николаевич, коллеги введут в курс дела. Контрабандисты все на крючке. Сами понимаете, Одесса — это в первую очередь контрабанда. Во все времена так было. У них это в крови. Пересажали, конечно, основных, но некоторых и пощадили. Не исключаю, что единицы контрабандистов нам еще неизвестны, но это погоды на общем фоне не делает…
— Я информирован, что предстоит задача по созданию агентуры в Бухаресте, — попытался прервать Заковского новый сотрудник.
— У нас не обманывают. По крайней мере, в своём кругу. С окружающим миром мы ведем оперативные игры. Надеюсь, вы не считаете, что я вас обманываю?
Лёва несколько смутился. Всё-таки его прямолинейность обнаружила некоторую неопытность, следовало дослушать мысль Заковского до конца.
— Так вот, — продолжил начальник ГПУ невозмутимым тоном. — У вас же есть опыт создания разведгрупп? Кого вы там к Деникину засылали?
И на этот вопрос Лёва отвечал неоднократно:
— Стариков и пацанов на подводах. Будто дед с внуками на базар едут, или к родичам. У дедов вид порой бывает жалкий, одевали в лохмотья, а у мальчишек память крепкая. И писать ничего было не нужно. Кто этих немощных на дороге тронет? А колонну кавалерии с точностью до пары коней мне пересчитывали, — Заковский понял, что затронул одну из любимых тем Задова. Когда об этой его методе проведения разведки доложили Михаилу Фрунзе, он устроил разнос своим штабистам: «Просто и в некотором роде даже примитивно! Но как действенно!»
— Остроумно… Но я удивлён, что вы так непосредственно восприняли мои слова о контрабандистах. Если вы знакомы с поставленной задачей, то может быть, имеете какой-то план действий? Уж не собираетесь ли по дипломатическим каналам агентуру запускать? — Заковский был в своей стихии.
— Напротив, где ОГПУ и где дипломаты? Да и где их в Одессе найти? Нет. Будем решать подручными средствами, — отреагировал Задов на замечание начальника.
— Вы на правильном пути, но я вас прошу, никогда не делайте поспешных выводов, вам ещё опыта маловато, чтобы на интуицию полагаться. И во всём со мной советоваться. Ясно?
— Ясно, чего уж там неясного…
— Ваше анархическое прошлое, а скорее — ваш вольный склад мысли на нашей работе может сыграть плохую службу. Погорите, либо вы, либо ваши люди. Я вот поборол себя, встроил свою мысль в общий процесс…
Заковский ощутил на себе вопросительный взгляд Задова:
— Да, да… Не удивляйтесь. Я тоже читал Бакунина, я тоже занимался поиском истины, — улыбнулся комиссар.
— Тогда вы меня поймёте, Леонид Михайлович, — негромко, но отчётливо произнёс Задов.
— Без сомнения. Но вернемся к нашим контрабандистам. Вернее — к вашим уже. Считайте эту идею подарком. Они снуют туда-сюда, просачиваясь через любую щель, словно вода. Они уже давно прикормили румынских пограничников. Это идеальные связные. Их круг общения огромен, но они стараются быть в тени. Их дом здесь, а работа — там. Они знают, что вы здесь можете лишить их всего. Потому будут служить как сторожевые псы. При этом еще и привезут, что скажете. Не отказывайте им в этом удовольствии.
— А как же «чистые руки и горячее сердце?» — искренне удивился словам начальника Лёва.
— А вы руки не пачкаете, Лев Николаевич. Вы ещё познакомитесь с одесситами. Их легко обидеть, особенно — отказом. Потому и говорю вам — не стоит их обижать. «Не нужно строить из себя фифу», — так вам скажут вслед. С ними проще жить по их правилам. Тогда они вас, может быть, и подпустят к себе и к своим тайнам. Считайте, что вы с ними играете. И по правилам этой игры — вам нужно будет в некоторых случаях свою неподкупность спрятать в дальнюю кладовку, иначе вам никто руки не подаст в Одессе. Это ясно?
— Разберусь. За подсказку — спасибо. Когда можно приступать?
— Завтра уже. Утром и приступите. Совещание в восемь.
— Разрешите идти?
— Идите, Зиньковский…
Лёва встал, направился в сторону выхода из кабинета и уже взялся за ручку массивной дубовой двери, как вдруг сзади раздался негромкий голос:
— И дам вам ещё один совет: присматривайте за супругой Верочкой. В среде чекистов не принято жён отбивать. Если она пошла за вами, значит, в некоторой степени легкомысленна. А тут публика не только денежная, но и темпераментная. Южный город, знаете ли…
— А я в ней уверен, как в себе! — ответил Задов, не поворачивая головы. Из кабинета начупра Одесского ГПУ он вышел раздраженный и злой. Возможно, эта гамма эмоций дополнилась бы серьезной настороженностью, если бы он знал, что в его личном деле не значилось ни слова о том, что он увел жену с ребенком у своего харьковского коллеги.
Мариуполь. 17 июля 1925 г.
Лето было в разгаре, и зной стоял нестерпимый. Азовское море уже прогрелось настолько, что на пляже попадались мертвые бычки, но это нисколько не смущало детвору, плескавшуюся на мелководье. В одинаковых черных трусах, одинаково каштанового цвета, они создавали у прибрежной полосы столько пены и шума, что это было сравнимо с косяком тюльки, вытянутой на берег рыбацкой сетью.
Редкий взрослый, глядя на них, беспокоился бы сердцем — море здесь настолько мелкое, что утонуть в нём невозможно, даже если задаться целью, а местная пацанва, с малолетства считавшая пляж своим личным владением, видела в нём исключительно источник наслаждения и спасительной прохлады.
Те, что постарше, ещё и ходили на бычка, закидывая на мелководье обрезки труб. Пугливая и дурная рыба искала там убежище, а попадала в ловушку. Каждая труба была помечена плавающей на поверхности деревяшкой и несколько раз в день приносила её хозяину улов — небольшую рыбку, тело которой было несоизмеримо мало по сравнению с пастью. Иногда, но редко, попадались бычки чёрного цвета — те помясистей, и назывались кочегарами. К концу дня, покрытый разводами морской соли, «рыбак» тащил домой вязанку бычка, а там, на чердаке, у каждого была своя сушилка, где рыба солилась и вялилась.
Вкус этого бычка Лёва помнил с весны 1919 года, когда махновцы заняли Мариуполь под командованием комдива Дыбенко.
С трудом пережившие ту зиму, мариупольцы и жители близлежащих сёл спасались остатками запасов вяленой рыбы. В этом, пожалуй, было единственное их преимущество, по сравнению с остальными, тоже измученными перипетиями Гражданской войны жителями южных губерний.
— А ну, дай! — Лёва поймал за рукав темнокожего, как африканец, местного аборигена — босого, голого по пояс и в штанах, закатанных по колено.
— Та щас! Дай! Разогнался! Монету доставай, вязанку подгоню, — малец уже принялся снимать с шеи одно из длинных украшений с торчащими в разные стороны сушеными рыбьими хвостами. Пришлось Лёве тщательно исследовать содержимое своих карманов на предмет наличия мелочи.
Удовлетворенный ценой, полученной за рыбу, абориген, нисколько не смущаясь раскаленного песка, сдобренного обломками мелких, белых ракушек, не спеша продолжил свой путь по пляжу в сторону дома, демонстративно покачиваясь, как это делают портовые работяги при встрече с мореманами
[51]. Никогда уважающий себя мариупольский пацан в таком возрасте (а ему можно было на вид дать немногим более лет десяти) не станет бежать, если ему кто-то смотрит вслед. Пусть даже глаза лезут из орбит от хождения по этой раскаленной сковороде, именуемой мариупольским пляжем в июле.
