— И поверили? — с усмешкой спросил Задов?
— Лёвушка, поверили! Поверили! Ты Нестору так и передай, там во всех протоколах записано — Лепетченко батьку Махно не отыскал!
«Откуда Ивану знать, что я оперативный сотрудник ГПУ? Вот он и считает меня до сих пор своим собратом, вот и подумал, что я мстить пришёл за его расписку, — озарило Задова. — Всё просто, как оглобля… Мог бы сразу такую постановку разыграть, эх, Лёва, Лёва… Учиться тебе ещё и учиться».
— А Нестор уж было усомнился в своём адъютанте… — так же демонстративно Задов закрыл кобуру.
— Так я ж это… Как на духу всё тебе рассказал. Выпьешь? — рука Лепетченко потянулась к бутылке, заткнутой газетой, стоявшей под столом.
— Ты притормози. Зачем они тебя к Нестору послали? — Иван моментально поставил бутылку на место и дрожащими руками показал, что хочет закурить.
Лёва ловким движением выбил из пачки папиросу и подал её страждущему.
— А батько тебе что, не сказал? Они ж выманить его хотели, — Лепетченко после затяжки раскашлялся. — А он же, как волк, охотников чует. Сказал, что шиш им с маслом. Два раза большевики его предавали, третий раз поверить — надо полным дурнем быть.
— Ну да, говорил, говорил…
«Сказал, что шиш им с маслом, — резануло в голове у Лёвы. — Это Нестор ему через закрытую дверь нашептал? Значит, виделись таки?».
— Батька волнуется за казан с колечками. Ты здесь, Нестор на чужбине, казан где? — пришла пора идти в наступление.
— Ей-богу, не знаю, Лёва! Ей-богу! — Лепетченко опять перекрестился.
— А бумажки из портфеля? В сохранности, как думаешь?
— Лев Николаич, что ж ты меня, совсем за дурачка держишь? Ну откуда я могу знать, где они там в той Румынии закопаны? Даже если бы и пытали, я сбрехать только могу! Нестор сказал, что тот разговор с тобой помнит, что бумажки на чёрный день припрятал в Бухаресте, а оно мне надо, спрашиваю? А он — та да, меньше знаешь, дольше живёшь…
В искренности своего бывшего боевого товарища Льву Задову сомневаться не приходилось — Иван Лепетченко говорил быстро, проглатывая некоторые слоги, будто опасаясь забыть что-то важное. При этом Иван, с трудом сдерживая тремор, постоянно следил за его правой рукой — насколько далеко она от револьвера. Страх и самогон сделали Лепетченко откровенным, как на исповеди.
— Значит, так… Моё решение следующее: если не сбрехал, то живи дальше спокойно. Не вижу оснований тебе в этом мешать. А сбрехал — сам долго не протянешь. Бог тебе судья, Иван. На вот, отобедай… — Лёва снял с шеи вязанки с сушеными бычками и положил их на стол перед облегченно вздохнувшим хозяином.
Одесса. 2 апреля 1926 г.
— Сёма, как ваши дела? Или это не для публики?
— Мадам Зборовская, разве это дела? Это так, делишечки… Где теперь те каракулевые воротники, что спасались от моли в моих нумерах при французах?
— Сёмочка, на Привозе гутарят — они уже семь годов как кормят моль в Румынии.
— И что, последняя слеза патриёта высохла тогда на причале порта? Наша моль что, хуже румынской по своему пролетарскому происхождению? Нет, я вас спрашиваю, мадам Зборовская!
— Сёмочка, я вас умоляю, не рвите душу! В Кишинёве моль тоже хочет кушать! Помянете моё слово — воротников таки на всех не хватит, а моль всё равно будет жить вечно, как Ильич.
— Мадам Зборовская, моё почтение за любовь к животным, но попрошу сотрясать воздух нежнее… Кто будет присматривать за моими фикусами, если вас возьмут на полный пансион в Тюремном замке?
Машина выстрелила пару раз громкими хлопками и заглохла на просёлочной дороге где-то между Южной Пальмирой и Днестром. Водитель гаража Одесского ГПУ Потапов чертыхнулся, и, отчаянно хлопнув дверью, пошёл колдовать над моторным отсеком видавшего виды «Руссо-Балта».
— К коням я больше привычный… — многозначительно изрёк Задов, хрустнув костяшками руки.
— Леонид Николаевич, я завгару вчера всю голову просверлил! Нельзя заправлять из бочки, если там уже на дне. Нахватались мусора всякого, а «Русик» мой — личность благородная, дворянских кровей. Такого отношения к себе не терпит.
«Русиком» Потапов, и все сотрудники с его подачи, уважительно величали единственный автомобиль, закрепленный за разведкой иностранного отдела ГПУ и отделом, занимавшихся экономическими преступлениями. В те редкие дни, когда Потапову удавалось поколдовать над мотором, он с ним разговаривал, как с человеком, и, как правило, каким-то образом следующим утром Русик соглашался лениво сдвинуться с места. Его появление на бывшей Маразлиевской улице всегда сопровождалось недовольными взглядами преподавательского вида старушек, кормивших голубей, радостным гиканием местных шалопаев и ворчанием кучеров, коней которых Русик всегда пугал истошным рёвом своего двигателя.
Лев Николаевич не любил пользоваться машиной — она привлекала к себе много лишнего внимания. Его двухметровую фигуру и так уже приметили жители близлежащих домов. Некоторые даже почтенно приподнимали шляпу или кивали, если встречали Задова на тротуаре, будто он только вчера заходил к ним на чай.
В этот раз, ввиду дальнего расстояния, Лёве пришлось смириться с необходимостью выписать путёвку Потапову — к вечеру следовало прибыть на заставу и в условленном месте на берегу Днестра подобрать курьера.
— Вот ездим, катаемся, а как я из навоза пулю слеплю? Лев Николаич! Ну возим же барахло всякое, ну прикажите карбюратор притащить! «Зенит». Французской системы! — сокрушался Потапов, отсоединяя топливный шланг.
— Слышал? «Зенит», — Задов обратил внимание своего попутчика на слова шофёра.
— У вашего шоферюги недурной вкус, скажу я вам, товарищ разведчик! — парировал собеседник. — «Зенит» в Бухаресте стоит как вся ваша колымага.
— Йося, не торгуйся, не на Привозе! Мы с тобой сейчас пеши пойдём, а могли бы катиться по полям с ветерком. И сколько раз тебе говорил, забудь слово «разведка». Оставь этот форс для потомков, — с улыбкой ответил Лёва.
— Ну что же за жизнь такая настала… Я, может, себя человеком почувствовал, впервые за долгие годы. Я последний раз такой душевный подъем и накал страстей испытывал в отеле «Бристоль» в девятнадцатом, когда подавал кофе Японцу! Моя миссия в логове атамана Григорьева сорвала аплодисменты самого Винницкого! Он мне так и сказал — Йося, у тебя большое будущее!
— О! Об этом ты на допросе не упоминал, — Задов любил слушать эту историю из уст Аглицкого, ибо каждый раз она обрастала новыми яркими и колоритными подробностями. Где там правда — Лёву уже не особо интересовало. Главное — что такой нужный для успеха случай подвернулся именно ему — начинающему сотруднику Льву Задову.
Йосю взяли прошлой осенью прямо на берегу, когда он принимал чемоданы с контрабандным товаром с рыбацкой шхуны. Чекисты свалились на него сверху, с обрыва. Путей к отступлению у Аглицкого не было — только морем, но румынский капитан посчитал, что лишнее свидание с органами в его планы не входит, и, взяв в ночной мгле курс в открытое море, оставил Йосю наедине с неприятностями. Плавать Иосиф толком не умел, потому безропотно отдался в руки судьбы.
