Никогда Вера не вникала в дела супруга. Не женское это дело, да и сам Лёва не любил, когда дома приходилось разговаривать по телефону на служебные темы, а уж рассказать что-то, так это было вообще немыслимо.
Взгляд Веры упал на записную книжку, в которую они заносили номера телефонов. Пользовался ней в основном Лёва. Куда Вере звонить? Управдому? До него идти два шага. Машинально листая страницы, Вера вспоминала, как муж разговаривал по телефону. Часто просил телефонистку не сообщать, откуда звонок и любил разыгрывать сослуживцев на том конце провода:
— Алё! Старший лейтенант Кантов? Этот порт! Порт беспокоит! Тут на ящике написано «не кантовать». Что нам делать? У нас кран сломался!
— Это музей? Из пионерского лагеря беспокоят. У вас есть экспозиция о мамонтах, замерзших в Одессе в древние времена? Пионеры интересуются, а нам нечего сказать!
С определённых пор Лёва перестал шутить. Нет, дети никак не ощутили изменения в поведении отца — он так же интересовался школьными делами Аллочки, строил фанерные самолёты и танки для Вадьки, но взгляд его стал каким-то более жёстким, слова — отрывистыми. Складывалось впечатление, что его мозг постоянно занят чем-то посторонним.
Пролистав телефонную книгу почти до конца, до буквы Ю, Вера зацепилась взглядом за запись, сделанную мужем: «Юзовка. Пётр Сидоров-Шестёркин 2-12».
Два года назад Задовы принимали гостей из Сталино. Тогда ещё Вера спросила мужа, почему он записал Петькин номер на эту букву.
«Юзовки уже не будет никогда. А так глянул — молодость вспомнил. Мы с Петрухой тогда замечательно выступали. Эх, годы младые, где ваша прелесть?» — ответил Лёва.
Ради Сидорова Лёва был вынужден перенести отпуск на май. Ну как же, друг старый приехал, боевой товарищ из Юзовки. Выпили за ту неделю вина молдавского, наверное, целую бочку. Дети за всю свою жизнь никогда не были с отцом на пляже столько раз, как во время приезда Петьки с семьёй. Спускались на Ланжерон, одев на головы широкополые соломенные шляпы, ловили бычка с пирса, вечером жарили его, вываляв в муке, и пели песни.
Петька тогда рассказывал, что тоже в НКВД служит, в Сталино, и открыто завидовал Лёвке, работающему на таком ответственном направлении.
— Спекулянты и расхитители у меня вот уже где, — проводя ребром ладони по горлу, Сидоров красноречиво показал своё отношение к работе.
— Здесь бы ты не скучал, поверь. Местная публика — это не юзовские пролетарии, — отвечал Лёва. — Бегал бы ты за ними неделю и не догнал бы.
— Сталинские пролетарии, — поправил Петька.
— Мне Юзовка милее звучит…
Неделя пролетела быстро. Старые друзья обменялись профессиональным опытом, байками и телефонами, но после этого увидеться — как-то не срослось. То Лёва в хлопотах, то у Сидорова командировка в другую сторону. Передал Лёва сёстрам на одиннадцатую линию гостинцев — сыра солёного, да рыбы сушеной, на том и расстались.
«Счастливые времена… Беззаботные. 2-12», — Веру словно кольнуло что-то, и рука потянулась к трубке.
— Алло. Коммутатор? Можно Юзовку? Ой, простите… Сталино. 2-12. Квартира оперуполномоченного Сидорова-Шестёркина. Да. Я буду ждать.
Вадька вернулся со школы весь в слезах.
— Со мной никто не хочет сидеть за одной партой, мама! Из-за этого меня пересадили за самую последнюю! — обливаясь слезами, жаловался мальчик.
Что она могла сделать? Только учесть опыт многочисленных знакомых, которых постигла та же участь — поменьше разговаривать и жаловаться, принять всё с достоинством и честью. В чём они виноваты? В чём виновен Лёва? Ни в чём. Значит, справедливость должна восторжествовать. А сколько придётся ждать этого торжества справедливости? И что будет с Вадькой, с Аллой? Заклюют, как детей врага народа…
Нет, правильно сделала, что решилась позвонить Петьке.
Аппарат зазвонил около девяти вечера.
— Алло! Лёва, ты? — услышала Вера в трубке знакомый басок Лёвиного друга.
— Это Вера, Вера… Петр Михайлович, это жена Задова.
— Я слушаю, Вера! Что случилось?
— Петь… Лёву арестовали.
Трубка молчала, и с каждой секундой этой тишины таяли надежды Веры хоть на какую-то помощь.
— Вера, я понял. Я сам позвоню. Если адрес ваш изменится, напиши, дай мне знать обязательно! — сквозь электрический треск голос Петра был очень плохо различим, и звонок тут же оборвался.
— Будете ожидать повторного соединения? — голос телефонистки вывел Веру из оцепенения.
— Нет, уже не нужно…
— Мама… они все со мной не разговаривают, потому что папу арестовали? Откуда они знают? Я никому не говорил, как ты велела, — Вадик всё никак не мог смириться с произошедшими в его школьной жизни изменениями.
— Откуда? Говорят, мир не без добрых людей… Хотя я уже и не знаю…
Москва. 17 сентября 1937 г.
Большие города похожи друг на друга. Они все, как один, лишены простоты и искренности, присущей провинциальным городишкам. Здесь не принято восхищаться новостройками — что ж это за столица, если она не растёт вверх и вширь? Люди здесь почти не здороваются — пешеходы, озабоченно снующие по тротуарам, не всматриваются во встречные лица. Встретить в этом муравейнике знакомого — очень мало шансов. Сигналы автомобилей, словно впервые собравшийся оркестр без дирижёра — наполняют широкие улицы гулом своих клаксонов, пытаясь перекричать друг друга.
Во всей этой суматохе Пётр Михайлович Сидоров-Шестеркин, помощник начальника 6-го отделения экономического отдела ГУГБ НКВД СССР в г. Сталино, сориентировался, как положено специалисту, очень быстро.
К своим сорока годам Пётр Михайлович успел научиться безошибочно разбираться в людях, находить в них слабину и определять сильные стороны. Однажды, разглядев в Лёвке Задове неординарную личность, Петька уже не упускал его из вида. Сначала — из интереса к их общему революционному делу, а потом — в силу служебной необходимости. Семнадцать лет назад, в двадцатом году, когда Петька Сидоров, анархист-коммунист из Юзовки, неожиданно появился в рядах армии Махно, их новая встреча с Лёвкой изменила судьбу обоих. Дружба возобновилась, подкрепленная общими представлениями о правилах новой жизни, справедливости, о путях её достижения и о будущем. Чекист Сидоров-Шестёркин, впоследствии описывая в рапорте обстановку в махновских частях, о своём друге из Юзовки упомянул как о человеке, имеющем авторитет в своем кругу, и неплохом контрразведчике.
«Могло ли в Лёвке что-то измениться? Мог ли он стать врагом?» — раздумывал Пётр, пересчитывая столбы, мелькающие в окне поезда, следовавшего на Москву. Жену Варвару он, как и планировали, отправил к матушке в Мариуполь, а сам, подписав у руководства заявление на отпуск, отбыл на вокзал.
Другого способа помочь Лёве и его семье, кроме как искать правды в столице, Пётр за две недели раздумий не нашёл. Новый народный комиссар внутренних дел Ежов развернул в своём ведомстве кампанию по очищению от шпионов и врагов народа. Сажали сначала некоторых. Выборочно. Потом, после всеобщего осуждения на партсобрании, в отделе кадров появлялись дополнительные вакансии за счёт выявленных сообщников и в итоге, только в их Сталинском управлении с начала года личный состав сменился почти на пятую часть. Далеко не все из них убыли к новому месту службы по переводу.
