Он почувствовал, как напрягся сосед, и поднял голову.
Последний из моряков, кроме того, что был с ним, уже почти добрался до берега.
Салкар задумчиво перевел взгляд с веревки на фальконера. — Пойдем вместе, — предложил он. Тарлах покачал головой.
— Нет. Веревка слишком тонкая. Она не выдержит двоих. Иди. Я ещё немного отдохну и последую за тобой.
Тот кивнул и взялся за веревку.
Воин внимательно наблюдал за ним. Моряк продвигался быстрее и легче товарищей, хотя дольше всех пробыл на разбитом корабле и к тому же часть времени поддерживал спасителя. Сила и выносливость у этого человека, должно быть, огромные.
Тарлах вздохнул. Ему потребуется и то и другое через несколько минут.
Но ничего не поделаешь. Наступила его очередь. Он пробрался по скользкой палубе и ухватился за веревку. Подождал, пока через него перекатилась большая волна, и взялся за трос.
На какое-то время он почти полностью погрузился под воду, но постепенно стал приподниматься.
Воображение не обмануло его: возвращаться действительно было трудно, и Тарлах удивлялся, как другим удалось благополучно добраться до берега.
Они не смогли бы этого сделать, если бы были ранены: даже не удержались бы на палубе. Те, кто пострадал при крушении, погибли раньше.
Можно только удивляться, как выдержали испытание моряки, даже оставшиеся невредимыми. Он считал себя закаленным, тело его подготовлено к тому, чтобы выдерживать боль и напряжение, но он не знал, выдержат ли раненые руки. До берега далеко, так бесконечно далеко, и никакой передышки, ни малейшего облегчения, только бесконечная нестерпимая боль, которая усиливалась с каждым разом, как веревка реагировала на его рывки.
Если бы он мог двигаться в более равномерном темпе, то избавил бы себя от резких рывков, которые болезнено рвали его мышцы, но раненое плечо делало это невозможным. Оно выдерживало его вес только долю секунды, и потому ему приходилось надеяться только на левую руку. В момент рывка он пускал в ход правую.
Скоро он вообще перестал думать и сосредоточился только на болезненном продвижении, напрягая волю, заставляя мышцы и нервы выполнять задачу, которая и в нормальном состоянии показалась бы ему невыполнимой.
И вдруг он оказался совсем рядом с утесом, словно неожиданно пришел в себя и вынырнул из колдовского тумана.
Вид неровной, почти вертикальной, стены подбодрил воина. Надеясь сберечь убывающие силы, он постарался быстрее преодолеть оставшееся расстояние. Теперь, когда большая часть пути осталась позади, он двигался ровнее, хотя предстоял самый трудный участок крутого подъема.
Наконец наступило мгновение, когда Тарлах оказался на карнизе, где его ждали фальконеры и жители Морской крепости. Он так сильно сжал кулаки, что прошло несколько мгновений, прежде чем он сумел разжать пальцы: и вот под ногами снова твердая поверхность камня.
Несколько секунд он сознавал только, что спасся. И чувствовал, как руки Бреннана поддерживали его.
Тарлах тяжело опирался на лейтенанта. С исчезновением опасности его снова оставили силы, требовался отдых после всего испытанного.
Неожиданно туман, окутавший сознание, рассеялся. Кого-то не хватало.
— Где Уна?
Она приблизилась к нему, пробиваясь сквозь неясные очертания окружающих.
— Я здесь, капитан.
Голос её звучал уверенно, как у врача при обращении с пациентом, и он подумал, что она не случайно обращается к нему по званию, а не по имени, как наедине. Она сохранила свою способность здраво рассуждать и действовать…
Он смутно слышал, как она приказала отнести его в один из ближайших домов, чтобы не тратить времени, добираясь до башни, и радовался, что распоряжается не он, а кто-то другой. Темнота заключила его в свои мягкие непроницаемые объятия ещё до того, как Уна закончила давать указания.
Глава пятнадцатая
Командир наемников медленно приходил в себя. Он в незнакомой комнате с выбеленными стенами и тяжелой простой мебелью. Солнечные лучи, пробивавшиеся через маленькое окно, говорили о том, что сейчас позднее утро.
Тарлах удивился и, не раздумывая, сел. Резкое движение вызвало боль, и он, охнув, снова лег.
Откуда-то с потолка на кровать спустился Бросающий Вызов Буре, попеременно то негромко утешая, то браня друга за неосторожность.
В то же мгновение рядом оказалась Уна.
— Спокойнее, — сказала она. — Даже фальконер должен расплачиваться за такое обращение со своим организмом.
Тарлах ничего не ответил. Он смотрел на руки Уны в повязках от пальцев до запястья.
— Что с тобой случилось? — спросил он.
Она пожала плечами, немного поморщившись при этом, как будто у неё тоже болели мышцы.
— Несколько порезов. Как только смогу, сделаю перевязку получше. Вчера на это не было времени.
— Неправда! У тебя покраснели глаза. Ты плакала от боли?
— Нет, просто устала. — Она опустила голову. — Я тебя подвела. Прошу прощения за это. Он снова сёл, на этот раз пересилив боль.
— Ты знаешь, что ты для меня сделала?
— Я привела тебя в Морскую крепость. Владелица долины посмотрела ему в лицо.
— Я знала, что ваш народ любит высокогорья, и сыграла на этом, чтобы убедить тебя согласиться.
— Долина действительно прекрасна, миледи, а моя работа требует, чтобы я основательно познакомился с нею, и твоя обязанность — показать мне владения.
— Показать — да, но я раскрыла перед тобой Морскую крепость с любовью своего сердца, старалась, чтобы ты тоже полюбит её, как я. И мне это, кажется, удалось.
— Но если ты это и сделала, в этом нет никакого позора для меня. Морская крепость заслуживает любви и уважения любого человека.
Он неожиданно испугался. Что он такого ей наговорил? А может быть, кому-то еще?
— Я был очень болен вчера вечером? — осторожно спросил он, опасаясь, что голос выдаст его.
— Болен? Нет, но ты очень устал и переволновался, и я решила, что мне лучше посидеть с тобой.
Как целительница, она имела на это право, и даже товарищи Тарлаха не могли возразить.
— Ты боялась, что я расскажу о твоей сестре?
— Отчасти.
Но у неё была и другая потребность. Она испытывала к этому человеку такие чувства, какие не вызывал в ней, в её душе и теле, ни один мужчина, и, конечно, не лорд, которому отдал её отец. То, что он предложил смертельно опасный план и сам выполнил его, помогло ей наконец понять, что фальконер Тарлах, этот чужой суровый воин, чье лицо открытым она ни разу не видела до того, как они стояли вместе на карнизе, — её избранный лорд, названный так её сердцем.
