Кристабель сняла пальто. Стоящие рядом люди с любопытством посмотрели на ее голубое шелковое платье, отделанное перламутром. Затем Эдеард сбросил плащ, открыв черно-алый мундир с серебряным поясом и снежно-белой рубашкой. Его наряд вызвал еще больше удивленных усмешек.
– А, вот и наши щеголи, – громко окликнул их Максен.
Кристабель с улыбкой обняла Максена. Потом подошел Динлей и принес Эдеарду бокал. Бойд приветствовал их веселым смехом, Сарья обнялась с Кристабель, а слегка подвыпившая Кансин крепко поцеловала Эдеарда.
– Что вас задержало? – спросил Динлей.
Его рука лежала на плечах рослой девицы с огненно-рыжими волосами, спускающимися до самой талии. Эдеард с трудом удержался, чтобы ничего не сказать – Динлей всегда выбирал девчонок, не уступавших ему ростом.
– Приятная вечеринка, – ответил он.
Кристабель рассмеялась и погладила его по щеке.
– Мой бедный мальчик. Он так храбро держался, – пояснила она его сослуживцам. – Все папины друзья стремились поговорить с ним за ужином, а они такие же старые и скучные, как и папа. А потом все их дочки непременно хотели с ним потанцевать.
Эдеард смущенно пожал плечами.
– Такова цена славы, – сказал он Бойду.
– Не обращай внимания, – посоветовал ему Максен. – Все это временно. Лет через десять от славы останутся далекие воспоминания да загадки в салонных шарадах под Новый год.
Эдеард поцеловал Кристабель.
– Видите, я стараюсь стать достойным членом общества.
Она рассмеялась и в ответ обняла его. Им было легко и просто вместе. Они радостно улыбались друг другу и не испытывали ни малейшего напряжения. Эдеард знал, что ждать осталось недолго, и предвкушение наполняло его сердце приятным теплом. Кристабель ничем не напоминала тех девчонок, которых он выбирал просто ради секса или ради уютного комфорта, как Джессиль. Он и Кристабель станут самой прекрасной парой, какую только могут составить два человека.
– А вот и он, – воскликнул Динлей.
На сцену легкими шагами вышел Дибал. Он приветствовал зрителей взмахом руки, и в ответ послышался радостный гомон. Следом за ним на сцене появился и его оркестр: три барабанщика, саксофонист, пианист и еще два гитариста. Возможно, из-за отблесков ламп с маслом джамолара или из-за прекрасного вина, выпитого во время приема, Эдеарду показалось, что Дибал и его оркестр сияют разноцветной радугой. Все музыканты вышли в немыслимо ярких костюмах, и Эдеард присоединился к восторженному приветственному хору.
Громкие и ритмичные песни были нисколько не похожи на мелодии, исполнявшиеся на приеме. В них говорилось о любви и разлуке, предательстве и коррупции, они осмеивали и разоблачали поступки членов Высшего Совета. Они были злыми. Печальными. Стихи Дибала отлично ложились на музыку. Эдеард и Кристабель энергично танцевали. И пили. Он даже сделал пару затяжек кестрика из пущенных по кругу папиросок. Его примеру последовала и Кристабель. После первого же вдоха ее мысли стали излучать неистовый восторг.
Выступление Дибала длилось около часа. Достаточно долго, чтобы Эдеард вспотел. К концу второго отделения по стенам зала побежали ручейки конденсата.
– Это было великолепно, – сказала Кристабель, обнимая Эдеарда. – Не могу поверить, что Совет все еще у власти. Да здравствует революция! – крикнула она, высоко поднимая сжатую в кулак руку.
Он тоже обнял ее и прикоснулся носом к ее щеке.
– Ты ведь говоришь о своем отце.
– Какая разница! – Она закружилась на месте. – Спасибо, что взял меня на концерт.
– Я долго ждал случая послушать Дибала.
– Почему?
Эдеард пожал плечами. Люди обходили их, направляясь к ступеням, ведущим на улицу. Все они казались уставшими и счастливыми.
– Я просто не хотел идти один, – сказал он.
Ее ответная улыбка оправдала риск некоторого несоблюдения истины.
Друзья вышли в переулок Доулон, распрощались и разошлись в разные стороны. В этот час на улицах было почти пусто. Эдеард застегнул накидку и снова обнял Кристабель. Она положила голову ему на плечо, всеми своими мыслями выражая полное удовлетворение. Под ночным небом, расцвеченным бледными сполохами туманностей, они пошли к заводи в конце Садового канала. Возможно, из-за кестрика, но Эдеарду показалось, что он заметил яркую вспышку. Особенно сильным было сияние, окружающее Хоньо.
– Ты часто это делаешь, – промолвила Кристабель.
– Что?
– Разглядываешь туманности.
– Разве? Я просто размышляю о том, что мы о них знаем.
– Я могу назвать большинство туманностей.
– Да, конечно, но разве это знание? Что они собой представляют? Как ты думаешь, наши души смогут парить между ними?
– Заступница говорит, что именно это и ожидает нас, если мы не будем вести достойную жизнь.
– Угу, – раздраженно произнес он, вспоминая нескончаемые субботние часы, когда еще маленьким мальчиком приходил в эшвилльский храм, а матушка Лореллан монотонным голосом читала заповеди Заступницы.
«А кто решает, что достойно, а что нет?»
Кристабель теснее прижалась к нему, стараясь понять, что значат странные сомнения, проникшие в его мысли.
У причала на краю заводи ее поджидала личная гондола с небольшой полотняной каютой и белым фонарем на крыше. Внутри оказалось очень тесно, так что Эдеарду и Кристабель пришлось прижаться друг к другу, чтобы уместиться на скамье. Кристабель накинула им на ноги меховую полость. А как только гондольер отчалил и направил лодку вверх по Садовому каналу, Эдеард стал целовать Кристабель. Он пропускал сквозь пальцы пряди ее роскошных волос, пробовал на вкус ее губы, щеки и шею, потом снова возвращался к губам. Она стонала от возбуждения, не скрывая своего восторга. Казалось, что сплетаются вместе даже их мысли.
Наконец Кристабель отстранилась, и на ее лице вспыхнула нежнейшая из улыбок, какие он только видел.
– Что? – спросил Эдеард.
Он не мог ошибиться в ее чувствах. Такой открытой, как Кристабель, не была ни одна из его девчонок.
– Я готова к этому, – промурлыкала она. – И знаю, что ты тоже готов.
– О да, – подтвердил он.
– Вот только…
– Твой отец?
– Нет, на самом деле ты нравишься папе. Он не так привержен традициям, как может показаться со стороны.
Эдеард не сумел сдержать недоверчивой усмешки:
– Понятно.
– Мне кажется, мы оба понимаем, что это не случайная короткая связь.
– Да.
Ее слова затронули какие-то струны в его подсознании, но он отмахнулся от смутного ощущения.
– Поэтому я хочу, чтобы все было правильно.
