– Понимаю, солнышко, – сказала я. – Мы можем помочь тебе распаковать сумки, а когда ты будешь заниматься своими личными вещами, мы с Полой зажмуримся. Как тебе такой план?
Люси почти незаметно улыбнулась. Я осторожно коснулась ее руки:
– Тебе не нужно думать, не обидишь ли ты меня. Я хочу, чтобы ты чувствовала себя здесь как дома – свободно и легко. Ты должна говорить мне все, что захочешь.
Люси кивнула, а потом сказала Поле:
– Я могу показать тебя одну свою личную вещь, но не все.
– Здорово! – обрадовалась Пола.
Схватив Люси за руку, она помогла ей подняться и потащила вверх по лестнице.
Когда мы пришли в комнату, я спросила у Люси, с какой сумки начать. Она указала на самую большую, с одеждой. Я начала развешивать и раскладывать одежду в шкафу, показывая Люси, что где находится. Сама Люси занялась игрушками. Пола ей помогала. Вещей у Люси в сравнении с обычными девочками ее возраста было немного. Но поскольку она уже какое-то время находилась под опекой, одежды и игрушек у нее все же оказалось больше, чем у детей из неблагополучных семей – у таких детей часто вообще ничего не бывает.
– Вот личная вещь, которую я могу тебе показать, – услышала я голос Люси.
Я выглянула из-за дверцы шкафа и увидела, как Люси потянулась за небольшим розовым рюкзачком и осторожно вытащила мягкого кролика. Игрушка явно была самой любимой – об этом говорили потрепанные уши и отсутствующий хвостик. Люси прижала его к груди.
– А почему он – личная вещь? – спросила Пола, озвучив мои мысли.
– Потому что я обычно никому его не показываю, – тихо ответила Люси. – В одной приемной семье дети смеялись надо мной, потому что он старый и у него оторван хвост. И я решила никому его не показывать. Но ты – добрая. Я знаю, что ты не будешь смеяться.
Я видела, что Пола не просто не будет смеяться. Она чуть не расплакалась при мысли о том, что какие-то дети смеялись над Люси и ее старым кроликом. Я не знала, в каком доме это случилось, но дети часто бывают жестокими, сами не сознавая того.
– Как его зовут? – спросила Пола.
Люси прижала кролика к груди и нежно поглаживала его.
– Его зовут мистер Банни, – ответила она. – А когда он ведет себя плохо – мистер Банни Кролик.
Я улыбнулась и подумала, что, несмотря на всю напряженность и тревожность, Люси не утратила чувства юмора.
– А сколько ему лет? – спросила Пола. Она хотела узнать, как давно кролик появился у Люси.
– Не знаю. Он всегда был со мной, сколько я себя помню. Другие игрушки потерялись – мне так часто приходилось переезжать. Но мистер Банни остался со мной. Раньше я брала его с собой, но теперь так не делаю. Он – личный.
Люси подошла к кровати и спрятала мистера Банни под одеялом – на подушке были видны только кроличьи уши.
– Поспи, мистер Банни, – тихо сказала она. – У тебя был тяжелый день.
Я продолжала разбирать сумки Люси, а девочки перекладывали игрушки Люси в специальную коробку. А потом я услышала, как Пола спрашивает:
– А какие у тебя еще есть личные вещи?
Я сразу же ее остановила.
– Пола, не спрашивай. Мы обещали зажмуриться, когда Люси будет разбирать свои личные вещи. Она уже показала тебе мистера Банни.
Люси кивнула.
– Я могу показать тебе обложку, но не больше. Пока нет… Это очень личное, и я не могу показать тебе.
Я отвернулась, но успела заметить, как Люси достает из сумки большой альбом. На обложке была приклеена ее фотография. Я подумала, что это «История жизни», начатая прежним опекуном. Опекуны часто создают такие «Истории жизни» для детей, которые находятся под длительной опекой. В эти альбомы вклеивают фотографии и записывают разные истории, чтобы дети сохранили воспоминания. У детей, которые растут в родных семьях, есть общие воспоминания. У приемных же детей таких воспоминаний нет. Они путаются и даже теряются со временем. Если я права и это «История жизни» Люси, то альбом – действительно ее личная вещь. Совершенно понятно, почему она пока что не хочет делиться этим с нами.
– Здесь мои фотографии и важные записи, – пояснила Люси Поле, пряча альбом под кровать.
– Почему бы тебе не положить альбом в ящик? – предложила я, указывая на комод. – В твою комнату никто не войдет без разрешения, можешь не беспокоиться. Никто не увидит.
Люси кивнула и полезла под кровать за альбомом.
– Зажмуриваемся! – скомандовала я Поле.
Мы зажмурились, и я услышала, как Люси кладет альбом в ящик и закрывает его.
– Теперь можете смотреть, – разрешила она.
Когда мы закончили разбирать вещи Люси, вернулся Адриан. От порога он крикнул нам:
– Привет, дамы! – и тут же направился на кухню что-нибудь перекусить.
В тринадцать лет мальчишки постоянно хотят есть.
Пустой чемодан и сумки Люси я выставила на лестницу.
– Потом я уберу их на чердак, чтобы они не мешали, – объяснила я Люси, чтобы девочка не думала, что я хочу от них избавиться.
Я спустилась вниз. Люси и Пола шли следом. Я слышала, как Люси говорит Поле:
– Сумки и чемодан не понадобятся мне долго, может быть, целый год. Твоя мама сказала, что я могу остаться, пока судья не примет решения.
– Здорово! – ответила Пола. – Мне понравилось играть с тобой. Мы точно подружимся!
– Хорошо… Наверное, мне понравится жить с тобой и твоей семьей.
«Тебе точно понравится, дорогая, – подумала я. – Я об этом позабочусь».
Ужин я подала в шесть вечера. Люси почти ничего не съела за обедом, и я думала, что она с аппетитом поужинает. Но ела она так же неохотно, как и днем, – еле ковыряла еду вилкой. Я приготовила картофельную запеканку с мясом – это блюдо можно есть и вилкой, и ложкой, и дети, как правило, его обожают. Я заранее спросила у Люси, любит ли она запеканку, и она сказала, что любит. Но ела она очень мало и медленно, словно боялась есть. Мне показалось, что вкус еды ей не нравится.
– Ты хорошо себя чувствуешь, солнышко? – спросила я. Может быть, у девочки болит горло или расстроился желудок.
Люси кивнула и продолжала есть так же медленно и осторожно.
Мы с Полой прикончили наши порции, а Адриан справился с едой еще быстрее. Люси посмотрела на нас и сказала:
– Я честно больше не могу…
– Не волнуйся, дорогая, – быстро ответила я. – Съешь, сколько захочешь, а остальное можешь оставить.
Люси тут же отложила нож и вилку. По моим подсчетам, она съела не больше четырех ложек – недостаточно для растущего ребенка. Но я ничего не сказала. На десерт я подала пудинг – яблочный пирог с мороженым. Люси съела шарик мороженого, но к пирогу не притронулась. Если бы мне не говорили о том, что она плохо ест, я бы приписала это волнению от пребывания в новом доме. Наверное, отчасти волнение действительно сказалось. Но я понимала, что, если через несколько дней Люси не начнет есть как следует, мне придется обсудить эту проблему с ее социальным работником.
