На улицу Евдокия поспела аккурат к тому моменту, когда к крыльцу подъехали сани. На сиденье степенно опустились княжна и ее дородная тетка Агриппина, служанка запрыгнула на облучок – и возок выкатил за ворота, через полчаса остановившись возле тянущегося за торгом рва. В Кремль верховых и ездовых, известное дело, не пускают – посему здесь Ирине Григорьевне и ее свите пришлось спешиться и пройти через мост во Фроловские ворота пешком…
Княжна Ирина Волконская, понятно, на деревенских и уездных выборах не показывалась: как девица знатная, московская, она явилась сразу на главные смотрины. Но дальше даже ей пришлось пробиваться на общих основаниях. Донага раздеваться в многолюдной трапезной, прятаться от соседок, позволяя холопке подкрашивать соски облизанной свеклой, и дожидаться, пока здешние монашки ее вызовут и уведут куда-то в темные коридоры.
Холопка, оставшаяся с вещами у стола, даже порадовалась, что ей все эти муки не грозят. Не нужно пить, не нужно валяться целыми днями под одеялом в жарко натопленной опочивальне и давиться гусиным жиром. Не нужно бегать голой по монастырю, красить соски и бояться, что не окажешься в числе избранниц… Хотя понятно, что среди такой толпы писаных красавиц простой княжне удостоиться царского взгляда никак невозможно. Ведь заметным благолепием Ирина не блистала. И грудь невелика, и живот впалый, и ножки тощие, и щеки незаметные. Не такие, знамо, как у самой холопки, но без водки и вовсе бы не округлились…
Ирина Григорьевна вернулась неожиданно быстро, поспешно накинула охабень – причем сама! Поежилась и спросила:
– Ты символ веры помнишь?
– А-а? – растерялась служанка.
– Да где тебе… – отмахнулась княжна и глубоко вздохнула. – Надеюсь, я ничего не перепутала… Верую во единаго Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли… Верно, да? Только бы я не напутала!
– А соски не стерлись? – спросила холопка о более понятной вещи.
– Не, к ним не притронулись, – мотнула головой княжна. – Токмо посмотрели. И за косу дернули… Ведьмы… Больно!
Ирина Григорьевна вытянула шею, глядя в коридор:
– Чё-то тетка не идет… Ладно, давай одеваться!
Евдокия послушно развернула рубашку, встряхнула, стала натягивать ее на хозяйку. Рубашку, сарафан…
– Без изъянов! – выпалила тетка, подбежав неожиданной для своего возраста и веса трусцой. – Без изъянов, деточка, без изъянов!!!
– Да, да! – радостно воскликнула княжна и кинулась обниматься: с теткой, с холопкой, на радостях даже удостоив Евдокию поцелуем. Потом позволила себя опоясать, накинуть охабень и, гордо вскинув подбородок, направилась к выходу.
До царских смотрин оставалось еще шесть дней, но она уже попала в число избранниц!
Она почти что стала новой русской царицей!
До престола оставался всего один, совсем маленький шажок!
* * *
– Зачем ты спрашиваешь у всех девиц символ веры, матушка? – спросила в келье выше этажом инокиня Антония. – Они же не принимают постриг. Даже среди наших послушниц не все ведают про такие… сложности.
– Моему сыну не нужны безграмотные куклы! – отрезала инокиня Марфа. – Супруга православного государя должна быть тверда в вере. И к тому же… Ни одна чародейка не способна прочитать христианской молитвы. Один раз я ужо попустила ведьму к своему сыну. Больше сего я никому не позволю!
15 февраля 1626 года
Москва, подворье князей Волконских
Ради такого события отец заказал для княжны Ирины все новое, причем самое лучшее и дорогое. Новую шелковую рубашку, легкую, искрящуюся и шелестящую, каковую Евдокия с некоторым даже внутренним восторгом надела на голое тело… Не на свое, разумеется, – облачила в драгоценную ткань знатную хозяйку. Сама как была в сатиновом исподнем с обтрепанным подолом, так и осталась. Сверху осторожно опустила юбки столь же нового сарафана.
Оный для смотрин сшили у немецкого портного – из парчи, бархата и заморского вельвета. Наряд роскоши неописуемой: подол голубой, в цвет Ириных глаз, по поясу полоска рысьего меха, а выше до плеч – парча персидская, с золотой нитью и тончайшей вышивкой бабочками. Рукава тоже голубые, мелким рубчиком, с опушкой по самому краю. Шею красавицы окутывал соболий мех, под которым рассыпался крупный радужный жемчуг, нашитый прямо на ткань.
Помимо жемчуга, пришитого к платью, на шею княжны легло сразу несколько перламутровых ниток в ожерельях, и сверх того жемчужные серьги повисли на ушах, да еще длинный накосник из переливчатых шариков холопка вплела княжне в волосы: так и коса толще, и украшение яркое.
Кокошник надо лбом поднялся черепаховый, резной, с самоцветами и позолотой, да еще и с бисерными нитями по нижнему краю. Сверху упала почти невидимая небесно-голубая кисея.
И стала Ирина Григорьевна красавицей – просто глаз не отвести!
Холопка ее, кстати, замарашкой тоже не смотрелась. Евдокия носила прошлогодний сарафан хозяйки – тоже парчовый с бархатом да с собольей опушкой. Причем нигде не порченный – Ирине он просто надоел. Правда, ожерелья и кокошник холопки были бисерные, самодельные. Откуда простой девке самоцветами-то разжиться?
– Перстни! – вскинула ладони хозяйка, и служанка торопливо надела Ирине на пальцы последние украшения.
Княжна поднялась, покрутилась перед зеркалом и решительно кивнула:
– Едем!
В волнении перед царскими смотринами Ирина Григорьевна начисто забыла и про головную боль, и про тошноту – хотя два дня перед тем провалялась в постели, отпиваясь хлебным вином. Ведь вот-вот, совсем рядом с нею явственно просматривался трон величайшей державы. Она – одна из двадцати избранных красавиц! А стало быть, исполнение мечты вполне возможно…
– Свеклу с собою брать?
– Авдотья, ты дура совсем, что ли? – изумилась княжна. – Михаил Федорович не на голых же на нас смотреть станет! Царю главное лицом да сиськами приглянуться. А уж там…
Она поправила ладонями грудь и воровато посмотрела на служанку.
– Можно платочки подложить, – моментально поняла ее мысль холопка. – Рынды еще не появились…
– Раздевай! – скомандовала хозяйка.
Небольшое увеличение персей заняло примерно полчаса – и невеста со служанкой успели выйти на крыльцо еще до того, как на двор въехали одетые во все белое царские рынды.
В сопровождении государевых телохранителей коляска княжны Ирины благополучно въехала в Кремль и остановилась перед крыльцом Грановитой палаты. Князь Григорий Волконский спешился, поспешил к возку, но его дочь уже вышла, опираясь на руки холопки и тетушки.
Все вместе они поднялись по белым ступеням и вошли в сверкающую золотом залу. Здесь было уже тесно и шумно, пахло ладаном, гарью и воском, но пуще того – влажной затхлостью. Похоже, людей и шуб оказалось слишком много даже для столь большого помещения.
